История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том I

Правда, в предложении Пруссии недоставало самого слова «союз»: он, конечно, подразумевался, но само слово, по тщательно продуманной воле молодого короля, отсутствовало.

В самом деле, король не захотел внести его в договор и даже счел нужным приуменьшить его видимую значимость, назвав «конвенцией». Но что значит форма, если есть суть; если обязательство объединить силы определенно оговорено; если это обязательство, принятое честным и верным слову королем, заслуживает доверия? Здесь будет уместно отметить одну из слабостей ума, присущую не только двору Пруссии, но всем дворам Европы того времени. Новым правительством Франции, с тех пор как его возглавил великий человек, восхищались; его принципы любили столь же, сколь почитали его славу; и в то же время желали держаться от него в стороне. Даже когда насущные интересы принуждали к сближению, предпочитали иметь с ним лишь деловые отношения. Не то чтобы питали к нему аристократическое презрение старых династий к новым или даже дерзали его выказывать – Первый консул еще не сделал себя главой династии и не давал повода к подобного рода сравнениям. Воинская слава, составлявшая его главное достоинство, относилась к того рода заслугам, перед которыми никнет любое пренебрежение. Опасались, однако, формально объявив себя его союзником, выглядеть в глазах Европы изменником общему делу королей. Взятые в отношении Первого консула обязательства король хотел представить как жертву, принесенную наперекор себе во имя насущных нужд своих народов. Его народы и в самом деле нуждались в освобождении Ганновера ради открытия Эльбы и Везера; чтобы добиться от Франции оставления Ганновера, нужно было уступить ей хоть что-нибудь, и ему пришлось гарантировать ей то, что, впрочем, другие страны и так гарантировали либо в договорах, либо в тайных конвенциях. Такой ценой, которая вовсе не означала новой уступки, он освобождал Германию от иностранных солдат и восстанавливал торговлю.

В наши дни, когда бывшая Германская империя распалась, между Пруссией и Францией остается один, и весьма опасный, предмет соперничества – рейнские провинции. А в 1804 году Пруссия, расположенная в удалении от Рейна, имела сходные с Францией интересы, противоположные австрийским. Ненависть, которую Фридрих Великий питал к Австрии и какую он ей внушал, еще не угасла. Реформа германской конституции, секуляризация церковных земель, раздел голосов между католиками и протестантами, – все эти решенные и нерешенные вопросы исполняли оба двора взаимной враждебности. Уж если с кем было сближаться Франции в Европе, то именно с Пруссией.

В самом деле, Испания как союзница уже ничего собой не представляла, и ради ее восстановления Франции пришлось позднее столкнуться с огромными трудностями. Италия, раскромсанная на лоскуты (почти все из которых находились во власти Франции), еще не могла предоставить реальной силы; она едва поставляла немногих солдат, которые, чтобы приобрести опыт, нуждались в долгой службе бок о бок с французами. Австрия, более искушенная и коварная, чем все остальные дворы вместе взятые, вынашивала решение, которое скрывала от всех – наброситься на Францию при первой возможности, чтобы вернуть утраченное. И в этом не было ничего удивительного и достойного осуждения. Всякий побежденный старается восстановить свое положение и имеет на это право. Насколько Пруссия представляла в Германии нечто подобное нам, настолько Австрия представляла в ней нечто противоположное, ибо являла собой совершенный образ старого режима. Впрочем, для ее непримиримости с Францией хватало и одной причины – Италии, предмета ее самой живой страсти и равной страсти со стороны Первого консула. С тех пор как мы начали стремиться к господству в Италии, с Австрией следовало надеяться лишь на перемирия, более или менее долгие. Таким образом, из двух вечно разделенных германских дворов выбор в пользу венского был невозможен.

Что до России, то, притязая на господство на континенте, следовало мириться с ее враждебностью. Последние десять лет достаточно это доказали. Даже не имея интересов в войне, которую Франция вела против Германии, и имея интерес в войне против Англии, при Екатерине Россия занимала враждебную позицию, при Павле I послала Суворова, а при Александре кончила тем, что установила протекторат над континентом. Континентальная зависть делала ее врагом Франции подобно тому, как зависть на море сделала врагом французов Англию.