Читаем История мировой культуры полностью

Вновь, о лавры,Вновь, о темные миртыИ ты, неопалимый плющ,Я срываю плоды ваши, терпкие и горькие,И негнущимися пальцами5До срока отрясаю вашу листву.Едкая нужда,Драгоценная мне скорбьНе в пору гонит меня смять ваш расцвет:Умер Ликид,До полудня своего умер юный Ликид,Умер, не оставив подобных себе,10И как мне о нем не петь?Он сам был певец, он высокий строил стих,Он не смеет уплыть на водном ложе своем,Не оплаканный певучею слезою.15Начните же, сестры,Чей источник звенит от Юпитерова трона,Начните, скользните по гулким струнам!Мнимо-уклончиво, женски-отговорчиво —Так да осенит удавшимся словомНежная Муза20Урну, назначенную и мне!Пусть оглянется он в своем путиИ овеет миром черный мой покров,Ибо вскормлены мы с ним на одном холме,И одно у нас было стадо, и ручей, и сень, и ключ.25С ним вдвоем, когда вышние пажитиОткрывались разомкнутым векам солнца,Шли мы в поля и слышали вдвоемЗнойный рог кружащего шмеляИ свежею росою нагуливали стада30Подчас до поры, когда вечернюю звездуВзносил поворот убегающих небес,А в сверленом стволеНе молкли луговые напевы,И сатир шел в пляс, и двухкопытный фавн35На ликующий тянулся звук,И старик Дамет любил наши песни.Но все уже не так. Тебя нет, тебя нет,И больше не будет никогда.
О тебе пастухи, о тебе леса, о тебе40Опустелые пещеры, заросшие тимьяном и лозой,Плачут глухими отголосками.Ива и зеленый орешникБольше твоимНе повеют нежным песням радостными листьями.45Как розе тля,Как ягненку на пастбище язвящий клещ,Как мороз цветам в наряде их красыТой порой, когда белеет боярышник,—Такова, Ликид,Пришлась пастухам твоя утрата.50Где вы были, нимфы, когда невнемлющая глубьОбомкнула любимого Ликида?Не играли вы на той крутизне,Где покоятся былые барды и друиды,Ни на вздыбленных высях Моны,55Ни у Дэвы, плещущей вещей волной,—Но к чему мечта?Разве были бы вы сильны помочь ему?Нет, – как Муза, как Орфеева мать,Не сильна была чародеющему сыну60В час вселенского плача природы,Когда с черным ревом неистовый сонмБросил вплавь окровавленный его ликВниз по Гебру и к Лесбийскому берегу.Зачем он неутомимо65Правил пастушью свою недолю,Острый ум устремляя к нещедрым Музам,А не так, как все,Под сенью резвился с АмариллидоюИли с прядями кудрявой Неэры?70Слава,Последняя слабость возвышенного ума,Шпорит ввысь благородный духОт услад к трудам,Но когда уже светлая награда впередиЖдет взорваться стремительным сиянием,—75Слепая Фурия постылым резакомРассекает тонкую пряжу жизни.
Но нет —(Это Феб звучит в трепетном слухе моем) —Слава – цветок не для смертных почв:80Не в мишуре идет она в мир, не в молве она стелется вширь,А живет в высиВ знаке ясных очей всерассудного Юпитера,И каков его последний обо всем приговор,Такова и слава ждет тебя в небесной мзде.85Верь, чтимая АретузаИ тихий Минций в венце певчих тростников:Это высочайшая прозвенела мне струна!Но дальше, моя свирель!90Вот морской трубач предстал во имя НептуновоВопросить волны, вопросить преступные ветры:Что за невзгодаНежному была погибелью пастуху?И каждый из крутокрылых,Дующих с каждого острия суши,95Ответил ему: «Не знаем!»Мудрый ГиппотадПринес их ответ, что ни единый порывНе вырвался из его узилища,Что тих был воздухИ скользящая ПанопеяС сестрами играла на кромке песка.100Это челн,Роковой и вероломный,В час затменья сколоченный, черными проклятьями снащенный,В бездну погрузил священное твое чело.Следом медленной стопой притекает чтимый Кэм,Плащ его космат, из осоки его колпак,105Смутные образы на нем, а по краямВыписана скорбь, как на том кровавом цветке;«Кто отнял, – воззывает он, – лучшую надежду мою?»И последним шел и пришелГалилейский кормчий,110Ключарь о двух мощных ключах(Отворяет золотой, замыкает железный);Он сотряс свои увенчанные кудри,Он сказал:«Рад бы я сберечь тебе юного,
115Видя тех, кто чрева ради вкрадывается в стадо,Кто рвется к пиру стригущих,Оттирая званых и достойных,Чьи губы слепы,120Кто не знает ни держать пастуший посох,Ни иного, что довлеет верному пастырю!Что нужды им и до чего нужда им?Песни их, скудные и нарядные,Чуть скребутся сквозь кривые их свирели,125Овцы их, голодные, смотрят в небо,Пухнут от ветра и гнилого тумана,И зараза, выедая их, расходится вширь,А черный волк о скрытых когтяхПоходя пожирает их день за днем,130 И двурукое оружие у двериГотово разить, но никого не разит!»Воротись, Алфей,Грозный глас, претивший тебе, умолк.Воротись, Сицилийская Муза:Воззови к долинам, и пусть они принесут135Цветы в стоцветных венчиках лепестков.Вы, низины, нежным полные шепотомЛистьев, непутевых ветров, льющихся ручьев,Свежих, редко зримых смуглой звезде,—Бросьте сюдаВаши очи, яркие, как финифть,140Из зеленой травы пьющие медовый дождь,Вешним цветом обагряющие землю:Торопливый первоцвет, умирающий забытым,Хохлатый лютик и бледный ясмин,Белую гвоздику и сияющую фьялку,145В черной ряби анютин глазок,Душистую розу и нарядную жимолость,Томные буквицы с поникшей головой,Каждый цветик в своем пестром трауре.Пусть померкнет амарант,150Пусть наполнится слезами нарцисс,Устилая лавровое ложе Ликида,Пока тщетная наша мысльМеж неверных отдыхает догадок:Где прах твой,
155Дальними омываемый морями, гремящими в берега?У бурных ли ГебридВ обымающей волнеНисшел ты к глубинным чудам?Спишь ли, неподвластный слезным зовам,160Под древним сказочным Беллером,Где мощный лик с хранимой им горыВзирает туда, где Наманка и Байонна?О архангел, оборотись и тронься!О дельфины, вынесите злополучного на свет!165Не плачьте, скорбные пастыри, не плачьте!Он не умер, Ликид, наша горесть,Он скрылся под гладью вод,Как солнце скрывается в океане,Чтобы вскинуть вновь поникшую голову,170Просветлеть лучами и в новом золотеЗапылать на челе заревых небес,—Так и ЛикидДоброй мощью Грядущего по волнам,Опустясь на дно, вознесся в ту высь,Где иные рощи, иные реки,175Где чистый нектар смоет ил с его кудрей,И невыразимо зазвучит ему брачная песньВо блаженном царстве радости и любви.Там приветил его чтимый строй угодников,180Там певучие сонмы движутся во славе своей,И в очах навек высыхают слезы.Не плачьте же, пастыри, о Ликиде:Щедрая тебе мзда,Дух твой отнынеБудет блюсти этот берег,185Осеняя странников опасных пучин.Так пел неумелый пастухДубам и ручьямВ час, когда рассвет шел ввысь в седых сандалиях.На тонких скважинах свирельных стволовСтрастной думой ладил он дорийский лад;190И вот солнце простерлось по холмам,И вот кануло в западные моря,И он встал, окинувшись в синий плащ:С новым утром к новым рощам и новым пажитям.
Перейти на страницу:

Похожие книги

100 легенд рока. Живой звук в каждой фразе
100 легенд рока. Живой звук в каждой фразе

На споры о ценности и вредоносности рока было израсходовано не меньше типографской краски, чем ушло грима на все турне Kiss. Но как спорить о музыкальной стихии, которая избегает определений и застывших форм? Описанные в книге 100 имен и сюжетов из истории рока позволяют оценить мятежную силу музыки, над которой не властно время. Под одной обложкой и непререкаемые авторитеты уровня Элвиса Пресли, The Beatles, Led Zeppelin и Pink Floyd, и «теневые» классики, среди которых творцы гаражной психоделии The 13th Floor Elevators, культовый кантри-рокер Грэм Парсонс, признанные спустя десятилетия Big Star. В 100 историях безумств, знаковых событий и творческих прозрений — весь путь революционной музыкальной формы от наивного раннего рок-н-ролла до концептуальности прога, тяжелой поступи хард-рока, авангардных экспериментов панкподполья. Полезное дополнение — рекомендованный к каждой главе классический альбом.…

Игорь Цалер

Биографии и Мемуары / Музыка / Прочее / Документальное
Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов
Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов

Новая книга знаменитого историка кинематографа и кинокритика, кандидата искусствоведения, сотрудника издательского дома «Коммерсантъ», посвящена столь популярному у зрителей жанру как «историческое кино». Историки могут сколько угодно твердить, что история – не мелодрама, не нуар и не компьютерная забава, но режиссеров и сценаристов все равно так и тянет преподнести с киноэкрана горести Марии Стюарт или Екатерины Великой как мелодраму, покушение графа фон Штауффенберга на Гитлера или убийство Кирова – как нуар, события Смутного времени в России или объединения Италии – как роман «плаща и шпаги», а Курскую битву – как игру «в танчики». Эта книга – обстоятельный и высокопрофессиональный разбор 100 самых ярких, интересных и спорных исторических картин мирового кинематографа: от «Джонни Д.», «Операция «Валькирия» и «Операция «Арго» до «Утомленные солнцем-2: Цитадель», «Матильда» и «28 панфиловцев».

Михаил Сергеевич Трофименков

Кино / Прочее / Культура и искусство
После банкета
После банкета

Немолодая, роскошная, независимая и непосредственная Кадзу, хозяйка ресторана, куда ходят политики-консерваторы, влюбляется в стареющего бывшего дипломата Ногути, утонченного сторонника реформ, и становится его женой. Что может пойти не так? Если бывший дипломат возвращается в политику, вняв призывам не самой популярной партии, – примерно все. Неразборчивость в средствах против моральной чистоты, верность мужу против верности принципам – когда политическое оборачивается личным, семья превращается в поле битвы, жертвой рискует стать любовь, а угроза потери независимости может оказаться страшнее грядущего одиночества.Юкио Мисима (1925–1970) – звезда литературы XX века, самый читаемый в мире японский автор, обладатель блистательного таланта, прославившийся как своими работами широчайшего диапазона и разнообразия жанров (романы, пьесы, рассказы, эссе), так и ошеломительной биографией (одержимость бодибилдингом, крайне правые политические взгляды, харакири после неудачной попытки монархического переворота). В «После банкета» (1960) Мисима хотел показать, как развивается, преображается, искажается и подрывается любовь под действием политики, и в японских политических и светских кругах публикация вызвала большой скандал. Бывший министр иностранных дел Хатиро Арита, узнавший в Ногути себя, подал на Мисиму в суд за нарушение права на частную жизнь, и этот процесс – первое в Японии дело о писательской свободе слова – Мисима проиграл, что, по мнению некоторых критиков, убило на корню злободневную японскую сатиру как жанр.Впервые на русском!

Юкио Мисима

Проза / Прочее / Зарубежная классика