История молодого человека (Шатобриан и Бенжамен Констан)

Границы между сословиями были очень тверды. Крестьянину все труднее и труднее становилось выбиться из крестьянской нищеты и стать горожанином. Еще труднее для буржуа сделаться дворянином. Можно сделаться попом, но священник из крестьян или из торговцев никогда не мог получить высших должностей церкви. Крестьянин, задолжав в тяжелую годину сеньору и не успев выплатить в срок, закабалял не только себя, но и своих детей. Не было крестьянской семьи, которая не платила бы помещику меньше половины своего чистого дохода. Большинство крестьян давно уже перешло на положение вечных должников, не имеющих права ухода с земли до полной расплаты. И не только крестьянин-арендатор, но и крестьянин-собственник, уплативший в удачливый год помещику денежный и натуральный чинш "шампар", то есть часть жатвы, не мог рассчитывать на прочность своего владения. Любой сеньор в любое время маг уплатить любому собственнику-крестьянину стоимость земли и согнать его с насиженного места по любому поводу, хотя бы, например, потому, что крестьянин из бережливости не захотел печь хлеб в господской печи, выжимать сок из винограда в господском сарае или не смолол своего хлеба на мельнице сеньора. Юнг слушает все это и записывает.

Предлагая вопросы обиняком, он не без труда узнает эти подробности французского строя. Его принимают хорошо - он гость из богатой страны. На крутом повороте дороги, когда тяжелая карета сломалась и пассажиры вышли, ему пришлось самому увидеть, как живет французский крестьянин. Он вошел в хижину с земляным полом, заметил двери, примыкающие к маленькому хлеву, умирающего старика на лиственной постели. Прошлогодние листья превратились в труху, и маленькие дети ползают по земляному полу около вороха листьев. Юнг с трудом достал козьего молока, но не решился выпить его из грязной посуды, поданной крестьянином. Он присел у выхода к полю на груды хвороста и бесплодных виноградных лоз и наблюдал, как по бедным трехпольным крестьянским нивам несутся на белых лошадях красивые, нарядно одетые всадники. Это охотился благородный сеньор. Собаки бежали через огороды, лихие наездники, ломая изгороди, скакали по грядкам, и вскоре вся бешеная гонка охоты вихрем понеслась по деревне с топотом, звуками труб, разрушением, разгоном домашней птицы, а тяжелые плети всадников-доезжачих ложились на плечи неповоротливых крестьян. Графская охота была беспощадна. "Сами крестьяне не имеют права охотиться ни на волков, ни на лисиц, ни на мелких хищников, уничтожающих их поля. Право охоты принадлежит сеньору", записал Юнг.

Пока собирали для доставки на помещичью кузницу поломанную карету. Юнг был свидетелем сбора яиц по крестьянским дворам в пользу благородного сеньора, выдающего замуж младшую дочь.

Не только в этот день, но и в дальнейшем путешествии, Юнг имел возможность ознакомиться с однообразной и тоскливой картиной крестьянской жизни, но его впечатления от нищих по дорогам превзошли все, что он слышал о бедности Франции. По тогдашним подсчетам, бродяжничеством и сбором подаяний занимались полтора миллиона человек. Картина богатого убранства замков, зрелище дворянских празднеств и церемонного этикета французских сеньоров не сглаживают впечатления убожества трудящейся Франции. Богатейшие католические епископии, в которых жили князья церкви, потомки старинных дворянских родов, сыновей "за пределами наследства", посаженных на шею государству, были уже не известны Англии, поссорившейся с римской церковью. Эти богатые церковные земли первого сословия Франции обрабатывались крестьянами-сервами, буквальное значение их наименования - рабы. Не только сервы, но и все крестьяне, жившие по-соседству монастырских владений, платили и пользу церкви приблизительно десятую часть своего урожая и своего дохода. Как образ жизни, так и внешность высшего духовенства ничем не отличались от дворянских повадок: те же празднества а охоты, те же поборы с крестьян, те же любовные приключения и насилия над крестьянскими девушками и те же, что и в сеньориях, господские суды, разбирающие не только тяжбы между крестьянами, но и весь круг житейских обид, обильно падающих на головы грудящихся.