История мусора. От средних веков до наших дней

Луи-Филипп и его министр Тьер в 1841 году решили окружить Париж укрепленной крепостной стеной для защиты от потенциальных захватчиков. Постройка укреплений завершилась спустя девять лет. Отодвинувшись далеко за пределы бывших таможенных застав, основанных во времена Людовика XIV, стена длиной в сорок километров с пятьюдесятью двумя воротами, закрывавшимися каждую ночь, делала из города крепость. Окруженный крепостными стенами, проложенным возле них дозорным трактом и дорогой, превратившимися после 1860 года в чреду бульваров, названных в честь маршалов империи, — именно так выглядел Париж на своих окраинах, куда каждое утро огородники с ближних деревень привозили на тележках овощи для Центрального рынка. За стенами в зоне, опоясывающей их кольцом в 250 метров шириной, что-либо строить запрещалось. Там возвели форты Исси, Шарантон, Монруж и Роменвиль. Однако в обход закона, запрещавшего строительство жилищ в этой зоне, ее постепенно заполнил люд, вытесненный из городского центра: тряпичники, чернорабочие, зеленщики и т. п.

Это продвижение к окраинам еще усилилось после больших работ по расширению улиц, предпринятых бароном Османом во времена Второй империи. Открыто провозглашалось, что целью этих работ являлется оздоровление городской жизни. Политики здесь опирались на могучий авторитет медиков, оттесняя на периферию столицы те социальные группы, что больше всего им досаждали: «опасные слои общества», прежде всего «дикое племя городских кочевников» — так Осман именовал тряпичников. И немудрено, что после таких эпитетов их дома разрушались как потенциальные гнездилища порока и источник опасности для «достойных горожан».

Едва обосновавшись на новой территории, тряпичники снова оказались под угрозой выселения. И действительно, поскольку франко-прусская война 1870-го выявила бесполезность фортификационных ухищрений, муниципальный совет столицы потребовал разрушения крепостных укреплений и права строительства в окружающей город зоне, чтобы дать кров жителям, численность которых возросла. Но в 1884 году угроза обрела зримые очертания: военный министр приказал уничтожить временные постройки на окраинах. Обитатели кризисных зон «окопались» на брустверах укреплений, стали там митинговать, приглашая на свои сборища народных избранников: депутатов государственного и муниципальных советов. В конце концов пришлось ждать до 1919 года, когда вышел закон об уступке городу территорий военного назначения. Государству было отпущено тридцать шесть лет на выкуп построек и экспроприацию сопротивляющихся; освобожденные земли предназначались для спортивных целей. Как и раньше, другого рода строительство там воспрещалось.

В этих нищенских поселениях ютилось от пятидесяти до ста тысяч человек. «Клюкари» обрезками овощей и прочими органическими остатками откармливали там свиней и кроликов. Проходы между хижинами заполнялись всякого рода отбросами, которые тряпичники, а часто их жены и дети оставляли после сортировки и «перетряски» своего ежедневного урожая. Эти места заставляли содрогаться чистую публику, считавшую, что там кишат «плохие парни», «пропащие девицы» и настоящие преступники. Тревогу бюргеров прекрасно передают строки братьев Гонкуров из их романа «Жермини Ласерте»: «Потом дорога сворачивала к железнодорожному мосту; но чтобы добраться до него, нужно было пройти через поселок клиньянкурских каменщиков и тряпичников, пользовавшийся дурной славой. Жермини и Жюпийон старались как можно быстрей миновать эти сбитые из краденых досок постройки, откуда словно сочились притаившиеся там гнусности. Жермини боялась этих домишек: полулачуг, полуземлянок, — чувствуя, что в них ютятся все преступления — исчадия ночи».

В жилищах «клюкарей» меблировка и все хозяйственные приспособления взяты из какого-нибудь старья, откопанного во время их работы: тут и хромые столы с такими же стульями, и мятые кастрюли, и щербатые тарелки, и неполнозубые вилки. Трухлявое дерево и угольная пыль, извлеченные из подвалов, раскрытых после отъезда прежних владельцев, служат здесь топливом. Отчасти тряпичники питались остатками продуктов, которые добросердечные бюргеры, пекущиеся о незапятнанности своей совести, перед выбрасыванием в корзину тщательно заворачивали. Этим объедкам воздавали должное под алчущими взглядами одетых в лохмотья детей. Заботливые домохозяйки часто оставляли в особых пакетиках спитую кофейную гущу, каковую в каждой халупе заправляли в кофеварки, горделиво стоявшие на почетном месте. Полученный кофе здесь называли «мутной водицей».