История - нескончаемый спор

Мысль Бахтина о все новом раскрытии смыслов в чужой культуре, рассматриваемой со стороны, с позиций «вненаходимости» наблюдателя, как нам кажется, требует одного уточнения. Жизнь творений данной культуры в «большом времени», т. е. их восприятие последующими эпохами, которые распознают в них новые глубины, не представляет собой только прогрессирующее обогащение культуры познаваемой и культуры познающей. Всякий прогресс имеет оборотную сторону — он сопровождается и потерями. Когда представитель одной культуры изучает памятники другой, он, выявляя в них тот смысл, который, возможно, был скрыт от нее самой, одновременно и утрачивает определенные аспекты этого содержания. Диалог между культурами предельно противоречив и сложен. Представитель своей культуры способен увидеть в созданиях другой культуры прежде всего то, что близко, понятно ему, определенным образом отвечает интенциям собственной культуры, либо, наоборот, бросается в глаза в силу контрастности, понимается именно потому, что находится в разительном противоречии с установками своей культуры. Скажем, особенности восприятия времени в древности или в Средние века, достаточно четко отличимые от понятия времени, утвердившегося в более близкую к нам эпоху, уяснимы современными историками[249]

. Точно так же отношение к богатству, присущее феодальному обществу и отчасти сближающее его с обществом более архаичным (роль обмена дарами, межличный характер производственных и вообще всех социальных отношений), осознается на фоне иных по своей природе принципов буржуазного общества. Критика собственной цивилизации может послужить исходным моментом для осознания специфики культурных явлений других эпох. Не в этом ли ключ к открытию Бахтиным народной «смеховой» традиции далекого прошлого, когда «карнавальный смех» обладал той мировоззренческой глубиной и амбивалентностью, которые были утрачены при переходе к культуре Нового времени?

Другие же особенности культуры минувших времен могут не восприниматься учеными последующей эпохи. Собственно, вся культура Средневековья оставалась чуждой и непонятной мыслителям Возрождения и Просвещения, ибо они не были способны осознать средневековую эстетику как систему ценностей. В готической скульптуре видели не более чем ухудшенную копию античной, и, например, скульптурные календари соборов интерпретировали в качестве изображения двенадцати подвигов Геракла, а барельефы, посвященные святому Дионисию, — как сцены из жизни Вакха. Либо же культуру Средневековья вообще отрицали, а ее памятники уничтожали, руководствуясь благочестивыми соображениями.

История культуры и науки о культуре — составная часть истории ментальностей, вне которой и ту и другую историю невозможно понять адекватно. Становление всемирной истории, более широкое обоюдное раскрытие духовных богатств других народов создало новую ситуацию, предполагающую возможность большего взаимопонимания. Если мы и не стали способны лучше и глубже постигнуть существо других культур, то, во всяком случае, трудности, которые подстерегают науку на этом пути, ныне осознаются более отчетливо, сделались предметом методологической рефлексии.

Изучение психологических установок и меняющихся картин мира неразрывно связано с историей тех, кто их изучает. Если можно говорить об истории ментальностей, то, думается, есть основания говорить и о ментальности историков ментальностей как предмете историографического и социально-психологического исследования. «Подсознание» нашей культуры нам не дано разоблачить в силу нашей привязанности к своему времени и включенности в специфичный для нас ментальный универсум. Но подобно тому, как в настоящее время мы пытаемся при посредстве анализа творений минувших эпох распознать потаенные в их знаковых системах мыслительные средства и способы духовного освоения мира, присущие тем эпохам, так будущие историки, возможно, сумеют прочитать в наших интерпретациях прошлого такие тайны нашего сознания и миропонимания, которые от нас самих еще сокрыты.

Диалог культур, который современные историки пытаются завязать с прошлым, есть вместе с тем, неприметно для нас, и диалог, ростки которого завязываются нами с будущим, с историками следующих поколений. В самом деле, на историке культуры лежит огромная двойная ответственность. С одной стороны, он уполномочен современностью «воскресить» прошлое, воздать должное культуре людей, канувших в небытие, вновь сделать живыми их мысли и чувства, хотя он и понимает, что полная и адекватная реконструкция их духовного мира — лишь идеал, исследовательская утопия. И в этом смысле всякая историческая реконструкция не может не быть современной конструкцией.