История Ности-младшего и Марии Тоот

— Вот этого-то и нельзя. Ведь было бы то же самое, что просить ее руки и сердца. Тут можно и отказ получить. Боже упаси, чтоб я сам заговорил. Да я лучше язык проглочу. Я могу вести себя только пассивно. Я держусь своей клятвы. Я ведь не политик, я ученик животных.

— А говоришь так, будто ученик иезуитов.

— Ты сам улаживай дело, — требовал Коперецкий, — или заплати две тысячи форинтов и получай медальон, а я от несчастной любви кинусь прямо в Дунай, пускай дух моего отца видит с небес, что отказ при сватовстве можно обойти, а воду, где тебе тонуть, — никак.

— Ты не прыгай в Дунай, а ступай лучше в ресторан и приходи вечером, я уж сам постараюсь проложить тебе дорогу.

В таком духе рассказывают о подробностях этого сватовства те, что поязвительней из родни Ности.

Коперецкий якобы явился вечером к Ности. Но депутат был в клубе, Фери в театре. Вильму он застал наедине с ее тетушкой, вдовой Ильванци, урожденной Эржебет Ности, которая вела хозяйство у брата.

С приходом Коперецкого воцарилась гнетущая атмосфера. Беседа завязывалась с трудом, то и дело прерывалась. Дамы склонились над рукодельем, а Коперецкий, казалось, рассматривал фамильные портреты. Стенные часы тикали в этой тишине, словно встревоженное сердце. То тетка, то Вильма безразлично задавали какой-нибудь вопрос, на который Коперецкий отвечал рассеянно. Ему словно язык привязали — он был неловок, застенчив, как школьник, и то и дело подымал на Вильму полные надежды глаза, точно окаменевший рыцарь в сказке, оживить которого может одним колдовским словом лишь королевна со звездой во лбу. Тетушка спросила про козла.

— Вы про козла изволили спросить? Увы, Йошку не хотят пускать в вагон, как собаку, поэтому я не могу брать его с собой. В такое время он пасется в моем крапецком саду.

— А у вас уже распустилось все?

— О да. В моем саду цветут уже и абрикосы и сирень. Казалось, крапецкий сад станет отличным предметом беседы. |

Коперецкий рассказал, что он заново расчистил древний парк и отремонтировал барский дом. Он надеялся открыть этим дорогу Вильме, и она без всякого стеснения проронит наконец многозначительный намек или ласковое слово, если у нее, конечно, найдется для него такое. Но Вильму, вероятно, ничуть не занимали работы в крапецком поместье, хотя она должна была уже знать от отца, что ведутся они ради нее.

Коперецкий помрачнел. Она могла бы спросить, ради чего и кого обновляет он дом, а уже дальше все пошло бы своим чередом.

Теперь в великом смущении он сам стал подбрасывать одну тему за другой, ври этом тревожно поглядывая на часы.

— А дядюшка Пал не сказал вам, когда он вернется?

— Это зависит от «мастеров», знаете, от тех мастеров, которые в конце тарока еще задерживают господ.

— Знаю я этих мастеров.

— Да, они такие же ненадежные, как и вообще венгерские мастеровые.

— Так, может, мне и не ждать дядюшку Пала? — проскулил он в отчаянье.

— Зачем вы торопитесь, ведь мы с таким увлечением беседуем, — едко заметила Вильма. Коперецкий встал и начал медленно натягивать перчатки.

— А ваш батюшка ничего не просил мне передать?

— Нет.

— И ничего не сказал вам про меня? Вильма собрала сегодня всю свою злость, чтобы помучить несчастного барона.

— Сказал, как же! Да, постойте-ка. Что же это он сказал? (Она притворилась, будто забыла.) Ах, да, вспомнила. Он рассказал мне, что вы женитесь. Верно?

— А вы не поверили?

— Конечно, нет. (Она выпятила губки, насмешливо улыбнулась. Три ослепительные ямочки появились на ее прекрасном лице — одна слева, другая справа, а третья, самая ослепительная, на подбородке.) Как же так, ведь вы ученик животных? Это было бы совершенно непоследовательно, животные не ищут себе пары, а живут как придется.

— Вильма! Ну, что ты, Вильма! — журила ее тетка.

— Это не так, с вашего позволения, и у голубки есть пара, и попугаи заключают вечный союз, — охотно вступил в диспут Коперецкий. — Основную идею супружества мы, несомненно, можем найти у животных.

— Ну, слава богу, что все-таки нашли.

— А больше вам батюшка ничего не сказал?

— Как же, сказал, что вы хотите взять меня в жены. Произнесла она это таким безразличным, усталым, почти презрительным тоном, что Коперецкий почувствовал, как у него смертельный холод прошел по спине.

— А вы что ответили? — тупо, умирающим голосом пролепетал Коперецкий. Он даже закрыл глаза, как приговоренный к смерти, которому сейчас должны выстрелить в сердце. Вильма сосредоточенно старалась продеть шелковую нитку в ушко иголки.

— Я сказала, — тихо, протяжно и даже зевнув ответила она, — что согласна.

— Вильма, дорогая Вильма! — воскликнул Коперецкий и, растроганный, бросился к ней. — Я самый счастливый человек на свете!

— Ну, ну, ну, только не свалите меня! Ай-ай-ай, Коперецкий! Пустите! Вы нахал!

— О, Вильма, Вильма! — Он лихорадочно дышал. — Разве так говорят «да»?

Спасаясь от его объятий за спиной у тетки, Вильма ответила, словно из-за бастиона:

— А разве так просят руки?

— Простите меня, но вы же знаете, что я ученик животных.