Я запустила умирающую от любопытства дурочку, вдруг забывшую о певице мадам Жармо. Швейцар вздыхал, твердил о полиции и запрете, я настаивала, Франц стенал и ахал. В конце концов я победила. Швейцар взял ключи, мы поднялись на второй этаж, и он открыл квартиру. Здесь было тихо и темно из-за задернутых штор. Я прошла в комнату, где неделю назад обнаружила на полу тело. Разумеется, сейчас здесь не было никаких признаков произошедшего. Напрасно я пришла сюда, но сделать то, что решила, всё-таки нужно. Когда глаза привыкли к полутьме, а Франц и швейцар увлеклись беседой, я вытащила заранее приготовленную записку и сунула ее за стеклянную дверцу посудной горки так, чтобы виднелся уголок бумаги. Всё было сделано, я заахала, восклицая, что мне стало дурно от одной мысли об убийстве. Мы вышли в парадную и начали спускаться вниз, когда на лестнице показалась внушительная фигура будочника, а следом за ним – худощавая полицейского чина в черном мундире.
– Вот она, эта дама, – сказал будочник, кивая в мою сторону.
– Вы поднимались в шестую квартиру, мадам? – обратился ко мне чин.
– Что случилось? – заворковала я. – Здесь живёт моя знакомая, мадам Жармо, а потом швейцар сказал, что там кого-то убили, вот мне и захотелось посмотреть…
– Вы есть Тихменева Елена Даниловна? – спросил чин.
– Да, это я. Как вы знаете? – спросила я, выходя из роли от испуга.
– Позвольте сопроводить вас в участок, вы задержаны.
– Позвольте, почему? – возмутилась я, чувствуя, как летит к пяткам душа.
Франц вращал глазами и вертел головой, кажется, мало что понимая.
– По подозрению в убийстве господина Камышина.
– В убийстве? Какая чушь! Что вы такое говорите?
– Was ist denn hier los?5
– вопросил Франц.– Вы также следуйте за мной, – сказал ему чин.
У меня подкосились ноги. Да, я подозревала, что эта часть плана – наихудшая.
– Вы – Елена Даниловна Тихменева? – спросил следователь, тот самый, что задержал меня в парадной у квартиры.
– Да, – подтвердила я, подавив желание добавить, что об этом он меня уже спрашивал.
Меня била мелкая дрожь, словно возвращалась недавняя лихорадка. То ли в комнате, где я сидела напротив следователя, было холодно, то ли мёрзло всё внутри.
– Ваше звание? – продолжил следователь.
– Девица, – сообщила я и, подумав, добавила: – Сирота, дочь обер-офицера Тихменева Данилы Гавриловича.
– Так и запишем, хорошо-с. Бываете, разумеется, на исповеди. Состояли ли под следствием и судом?
– Нет.
Секретарь в углу усиленно скрипел пером, время от времени бросая короткие взгляды из-под круглых очков.
– Замечательно-с, – продолжил следователь. – Должен вас предупредить, что чистосердечное признание и раскаяние смягчают вину преступника и, следовательно, степень наказания.
– Мне не в чем признаваться и раскаиваться, я ни в чём не виновата.
– Но факты и улики говорят об обратном.
– Я ничего такого не совершала…
– Первого ноября сего года, в воскресенье, – монотонно начал следователь, глядя на меня из-за кипы бумаг, что заполонили его стол, – вы прибыли в Петербург и поехали на квартиру номер шесть в доме Яковлева на углу Садовой и Гороховой. Там вы встретились с господином Камышиным, которого и убили по неясным причинам.
– Я не знаю никакого господина Камышина…
– Что в таком случае вы делали в его квартире?
– В его квартире?
– Да, в той самой квартире, которую вы посетили вчера.
Несомненно, последняя часть моего вчерашнего плана была не просто наихудшей, но и наисквернейшей.
– Я приехала к певице, мадам Жармо, – пробормотала я.
– Но в этом доме не живёт никакая мадам Жармо.
– Не живёт, я перепутала адрес. Или Жармо бессовестно дала неверный.
– Хорошо-с, но неубедительно. Значит, вы отрицаете, что были на квартире погибшего первого ноября.
– Отрицаю, – кивнула я, уже догадываясь, что последует дальше.
– Знакомы ли вы со студентом Плетневым?
– Нет, не знакома.
– Хорошо-с. А вот он утверждает, что знает вас и, более того, видел, как вы выходили из квартиры господина Камышина первого ноября сего года в таком нескрываемом волнении, что даже не ответили на его приветствие.
Я молчала. Отрицать встречу со студентом, лицо которого тогда показалось мне знакомым, было нелепо, но я всё же попыталась.
– Стало быть, вы не отрицаете этот факт-с? – уточнил следователь.
– Я… я не помню такого, – промямлила я.
– Не помните о встрече со студентом, когда выходили из квартиры после убийства?
– Нет, не помню и не выходила…
– Что ж, так и запишем-с.
Секретарь потряс своим скрипучим пером. Вероятно, поставил кляксу…
– Второе… – продолжил следователь. – Возле тела убиенного было обнаружено дамское зеркальце, вот это…
Он порылся в ящике стола и почти торжественно извлёк оттуда моё злосчастное зеркало. Зачем, зачем я кинулась проверять, жив ли этот… Камышин? Сжала кулаки, пытаясь унять проклятую дрожь.
– Вам знакома эта вещь?
– Нет, не знакома.
– А вот эти инициалы?
Он сунул зеркальце и лупу мне под нос, но я не стала всматриваться, и без того зная, что на обратной стороне иглой нацарапаны две буквы Е.Т. Моя жизнь катилась куда-то вниз, в тёмную бездну.
– Я никогда не видела этого зеркала. Зачем вы показываете его мне?