История о пропавшем ребенке

Мы были в Риме, когда похитили Альдо Моро[1]. Нино должен был презентовать книгу своего неаполитанского коллеги, посвященную проблемам геополитики южных регионов; я поехала с ним. О книге в тот вечер почти не говорили, зато Нино засыпали вопросами о лидере христианских демократов. После того как он сказал, что Моро поливал страну грязью, выставляя ее в наихудшем свете и тем самым создавая условия для образования «Красных бригад», одновременно замалчивая неприглядную правду 0 коррупции в собственной партии, которую отождествлял с государством, чтобы обезопасить себя от любых обвинений, а тем более наказаний, среди слушателей поднялся грозный ропот, и мне стало страшно. Нино поспешил добавить, что для защиты социальных институтов надо не утаивать их недостатки, а, напротив, добиваться их полной прозрачности, эффективности и законности; публика не успокоилась и продолжала сыпать проклятиями. Нино побледнел, и при первой возможности я увела его оттуда. Мы закрылись своей любовью, словно сияющими доспехами.

Такие тогда были времена. На вечере в Ферраре мне тоже пришлось несладко. С того дня, когда был обнаружен труп Моро, прошел почти месяц. Отвечая на очередной вопрос, я назвала его похитителей убийцами. Обычно я старалась тщательно выбирать выражения: часть публики, придерживающаяся крайне левых взглядов, весьма болезненно относилась к употреблению тех или иных слов. Но если тема задевала меня за живое, я теряла бдительность. Слово «убийцы» вызвало в зале шквал возмущения: «Это фашисты – убийцы». Слушатели набросились на меня: отовсюду раздавались издевательские выкрики и угрозы. Я молчала. Стоило мне остаться без поддержки аудитории, и я сразу теряла веру в себя; мне казалось, что я стремительно опускаюсь на дно своего происхождения; меня охватывало чувство, что я ничего не смыслю в политике и вообще отношусь к тем женщинам, которым не рекомендуется лишний раз открывать рот. Поэтому я всячески избегала публичных споров. Но разве тот, кто убил, – не убийца?

Встреча закончилась ужасно: Нино чуть не подрался с одним типом, сидевшим в задних рядах зала. Но, как всегда, едва мы остались наедине, прочее перестало нас волновать. Когда мы были вместе, ничто не задевало нас по-настоящему, скорее наоборот, мы гордились собой и не обращали внимания на чужие злобные выпады. Мы шли ужинать, наслаждались вкусной едой, вином, сексом. В постели, обнимая друг друга, мы забывали обо всем.

21

В первый раз меня окатило ледяным душем в конце 1978 года, и спасибо за это, разумеется, следовало сказать Лиле. Этому предшествовала целая череда событий, начавшихся в середине октября, когда на Пьетро, возвращавшегося из университета, напали с дубинками двое парней в масках – то ли красные, то ли чернорубашечники, так и осталось неизвестным. Я помчалась в больницу, уверенная, что найду Пьетро в ужасном состоянии. Но, если не считать забинтованной головы и заплывшего глаза, он выглядел вполне неплохо, поблагодарил меня за беспокойство, а потом и вовсе забыл обо мне, поглощенный беседой со студентами, которые пришли его навестить. Среди них мне бросилась в глаза одна привлекательная девушка. Когда почти все разошлись, она подсела к Пьетро на край кровати и взяла его за руку. Белая кофточка с высоким воротником, синяя мини-юбка, темные волосы до пояса. Я вежливо расспросила ее об учебе. Она сказала, что ей надо сдать еще два выпускных экзамена, но она уже работает над дипломом по Катуллу. «Очень способная студентка», – похвалил ее Пьетро. Девушку звали Дориана. Она так и продолжала держать его за руку и отпустила ее всего раз, чтобы поправить ему подушки.

Вечером во флорентийской квартире появилась Аделе с Деде и Эльзой. Я рассказала ей о девушке, и она довольно улыбнулась: отношения сына явно не были для нее секретом. «А чего ты ждала? Ты же его бросила», – ответила она. На следующий день мы все вместе отправились в больницу. Деде и Эльза были очарованы Дорианой, ее бусами и браслетами. Ни я, ни отец их не интересовали, и они с удовольствием отправились играть во двор с Дорианой и бабушкой. «Это новая фаза», – сказала я себе и начала осторожно прощупывать почву. Еще до инцидента с нападением он стал заметно реже навещать дочерей, и теперь я понимала почему. Я спросила его о девушке. Он говорил о ней с каким-то благоговением. На мой вопрос, намерена ли она к нему переехать, он, замявшись, ответил, что об этом пока рано говорить, что он еще не знает, но вообще-то, скорее всего, да. «Нам надо договориться по поводу детей», – сказала я. Он согласился.

Я воспользовалась новыми обстоятельствами, чтобы серьезно поговорить с Аделе. Она не сомневалась, что я хочу поплакаться ей в жилетку, но я сразу объяснила, что нисколько не возражаю против того, чтобы у Пьетро появилась женщина, вся проблема только в девочках.

– Какая еще проблема? – забеспокоилась она.