История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей

Наши проказы перешли уже всякие границы. Ученики более благонравные всполошились и уговаривали нас прекратить все это. К тому же приближались экзамены и ждали приезда инспектора. Забили тревогу учителя.

В конце концов совесть у нас зашевелилась, и мы единодушно решили на уроках Каракули вести себя примерно.

Сказано — сделано. Каракуля, обескураженный, терялся в догадках, что могла предвещать эта подозрительно непривычная тишина. Он был встревожен, ожидая страшных, неизвестных проказ. Но мы вели себя безупречно, и он успокоился. Было видно, что он старается быть благодарным. Двух отвечавших у доски ребят он посадил на место довольно быстро, а еще двоим, не выучившим урока, не поставил плохой оценки. Потом он сказал, что мы приступаем к новой теме и называется она «Логарифмы».

— По плану это тема следующего урока, — сообщил он. — Из предыдущей главы нам осталось пройти еще одну часть. Но она довольно сложна, и мы ее пока пропустим. Нисколько не помешает, — продолжал он, — если сперва мы кое-что узнаем о логарифмах.

— Спасибо, господин учитель! — зашумели мы и, как видно, осчастливили старика.

Он был так доволен, что доверительно сообщил, как ему удалось постичь изящество логарифмических вычислений, какую интересную лекцию прочел он о логарифмах в Каниже, где он прежде преподавал и откуда был переведен к нам двадцать лет назад.

— Математика наука прекрасная, — сказал он в заключение, — но, разумеется, не для отпетых дураков.

— Правильно! — оживились мы, и старик удовлетворенно засмеялся.

— А теперь выясним, для чего, собственно, нужны логарифмы…

— Ни для чего! — вдруг раздался в тишине скрипучий бас, и Филипан, сидевший у самой стены, полез под парту, как будто что-то там искал.

Это был конец — все наши благие намерения полетели к чертям!

Мы взревели от хохота, распластавшись на партах, а ближайшие соседи Филипана, не таясь, принялись его тузить и толкать.

— Вот старый висельник! — захлебываясь смехом, выкрикивали они.

— Тише! Тише! Ведь мы же условились. Довольно хулиганить! — унимали другие.

Каракуля сдержался, даже рта не раскрыл, но со зловещим видом выдвинул ящик стола, достал классный журнал и начал писать, диктуя самому себе,

— Вазул Филипан… э-э-э… He-вежда и хам! — Каракуля швырнул журнал в ящик. — Уж я позабочусь… я доложу о нем педагогическому совету.

Неожиданный поворот событий отнюдь не показался Филипану смешным. Он сразу сник. Несколько минут он то мрачнел, то смеялся, потом встал с бледным, постным лицом и начал оправдываться.

— Проси прощения, Филипан, извинись! — несся шепот со всех сторон.

— Заплачь! — говорили ему.

И Филипан повалился на парту и притворно горько зарыдал. Послюнив ладони, он хорошенько смочил глаза.

— Филипан плачет, господин учитель! — зашумел класс. — Он ведь освобожден от платы за учение. Теперь его освобождения лишат. Пожалуйста, простите его, господин учитель! — дружно умоляли мы.

Филипан тоже поднял мокрое лицо. В конце концов Каракуля сдался и вычеркнул из журнала запись.

Однажды я тоже схватился с Каракулей. Кто-то из ребят маялся у доски, большинство писало, я же, по обыкновению, развлекался, меняясь с Кароем Медером.

— Продолжит ответ наглец Ференц Надь! — вдруг донеслось до меня с кафедры.

А я, как всегда, ни в зуб ногой и даже представления не имел, о чем речь. Машинально вскочив, я пошел к доске и вдруг спохватился, что оскорблен: хорошенькое дело — наглец!

Я мигом вскипел и в упор заявил Каракуле:

— Протестую! Я не наглец! Я сейчас же пожалуюсь директору!

Каракуля растерялся — так бывало всегда, когда с ним говорили напрямик или грозили пожаловаться директору.

— Хм… хм… — тряся головой, нерешительно захмыкал он. — Самолюбие какое… С чего бы? Скажите пожалуйста, не наглец! Извольте идти на место! Вы ничего не знаете! — наконец-то вышел из положения он.

— Еще чего… Протестую! — заупрямился я, с яростью глядя ему в глаза.

Ребята тем временем корчили мне отвратительные рожи, я не выдержал и захохотал.

— Марш на место! — крикнул Каракуля.

Я сел, а он снова затряс головой.

— Откуда взялось вдруг такое самолюбие! Вы только на него поглядите! — И он совершенно неподражаемо свесил голову и скосил набок беззубый рот. — Просто страшно! Не пожелал бы я встретиться с этаким наглецом в лесу один на один. Такой, не задумавшись, прикончит учителя.

Отметки в журнал он мне не поставил — тоже какое-то достижение. И над этим под конец урока мы вволю напотешились.

Приезд инспектора не вызывал сомнений. В школе мыли окна, натирали полы, терли швабрами стены. И действительно, он приехал.

Три урока мы просидели как на иголках. Учителя волновались не меньше, чем мы, но он не появлялся. Четвертым уроком была математика.

— Сейчас заявится как пить дать! Я видел, показывали в нашу сторону! — врываясь после большой перемены в класс, крикнул Френкель, подглядывавший за дверью.