История одного филина

И эта врожденная осторожность заговорила в нем — в натруженных крыльях, в каждой клеточке тела, — когда вечером филин снялся с тополя и взял направление к пещере в скале. Уже на взлете каждый взмах отзывался режущей болью, а когда Ху достиг реки, он почувствовал: не выдержит и повернул обратно. Пещера не потеряла своей притягательной силы, но дальность перелета отпугивала; против нового изнурительного пути восставало все его тело, каждая его клеточка кричала: нет!

Как только филин решил вернуться к тополю, он перестал думать о пути, отделяющем его от пещеры, его внезапно охватил острый, настойчивый голод.

Вдоль реки тянулись песчаные отмели, окаймленные ивами.

Темнота и неподвижность окружающего мира, но пуще того чувство голода, побуждали филина к охоте; хотя Ху еще никогда не охотился на воле — ни возле реки, ни в других местах — он чувствовал, что и время, и место для охоты подходящие.

Инстинкт точно подсказывал ему, какое из живых существ может стать его добычей, а чьи зубы и когти для него опасны.

Крылья отказывались нести филина, чтобы совершить обычный охотничий облет, поэтому Ху опустился на сухую ветку ивы, склоненную над водой, и замер, всматриваясь во тьму. Долгое время берег казался безжизненным, лишь в реке, мягко колышимые, плясали отражения звезд. По временам из воды на мгновение выскакивала рыба, но филин Ху чувствовал, что это — добыча не для него. Позднее филин подметил робкое движение у самой кромки воды: будто чуть стронулся с места какой-то комочек, и с того момента глаза филина следили за «комочком» неотрывно; однако Ху не торопился: он словно знал, что добыча должна отдалиться от берега, чтобы не осталось у нее спасительной возможности скрыться в воде.

У филина мелькнуло неясное воспоминание, будто родители изредка приносили такую добычу и что она оказывалась вполне съедобной, хотя и была мала для птенцов; и еще помнил филин, что добыча была лишена шерсти и перьев и потому была холодной.

Лягушка — а именно ее увидел филин Ху — уже достаточно отдалилась от воды, и тогда филин мягко распустил крылья, бесшумно скользнул вниз и плавно спикировал на добычу. Родители никогда не учили птенца приемам охоты, но вел себя филин Ху, как заправский охотник, как если бы точно знал, что иначе этого делать нельзя… а, впрочем, так оно и было в действительности.

Лягушка не успела издать ни звука: ни характерного «бре-ке-ке», ни долгого жалобного писка, когда она цепенеет от ужаса перед пастью змеи. Когти филина убили ее мгновенно.

Филин глотнул несколько раз, потом встряхнулся и вновь взлетел на сухой сук.

Долгое время после того Ху сидел в засаде безрезультатно. Над прибрежными деревьями показалась луна, но чахлый свет ее не мешал филину.

Проглоченная лягушка слегка притупила чувство голода, и потому филин не торопился; он долго вслушивался в ночь, но напрасно, прошла целая вечность, прежде чем до него донесся какой-то сильный всплеск у реки, который время от времени повторялся… Иногда кто-то бился, часто и судорожно, а потом на время снова все утихало. Шум и всплески воды раздавались где-то внизу по течению, но, судя по звукам, на мелководье, и филин Ху решил самолично выяснить, что там такое.

Добыча — если только это была добыча — находилась в воде, а филин не рискнул бы сейчас даже просто парить над водой, не говоря уж о том, чтобы выхватить добычу из глубины: смочить свои перетруженные крылья было бы для него ужасно. Но подлетев к месту, откуда доносились всплески, филин увидел довольно крупного карпа, больше чем наполовину выброшенного на песок. Здесь уже нельзя было терять ни секунды!

Ху медленно спланировал на рыбу, не обращая внимания на то, что брызги от всплесков ее хвоста летели ему на подбрюшье. Работая не только лапами, но помогая себе крыльями, Ху вытащил карпа, который к тому времени уже перестал биться, на берег.

Ху с наслаждением принялся рвать карпа, не смущаясь тем, что бока и все его брюхо были покрыты рыбными вшами. Вошь или другой паразит — филина это не трогало. Главное, это была еда, и притом им самим добытая. А ведь именно благодаря рыбным вшам Ху удалось завладеть карпом. Точнее говоря, это были не вши, а особые рачки, очень маленькие рачки-кровососы, но если их скопится много, они способны замучить даже крупную рыбу до такой степени, что несчастная — в надежде содрать с себя кровопийц — иногда выскакивает на прибрежный песок, откуда ей потом уже не достать до воды. И вот — рыба мучается, задыхается, пока не погибнет или — как в нашем случае — пока кто-нибудь из хищников: лиса, выдра или филин не «сжалится» над ней.

Карп был крупный, и трапеза филина — ел он не спеша, сосредоточенно раздирая мякоть — длилась около часа.