История одного мифа: Очерки русской литературы XIX-XX вв

Еврейская тема представлена у Пушкина в художественных разработках – в "Черной шали" и "Скупом рыцаре", в "Гавриилиаде" и "В еврейской хижине лампада…", в "Когда владыка ассирийский…" и в эпиграмме на Булгарина ("Будь жид, и это не беда…"). Наброски стихотворения "Ты просвещением свой разум осветил…", по всей видимости, одно из посвящений А. Мицкевичу, он каким-то образом связал с концовкой предисловия польского поэта к третьей части "Дзядов" 4. При этом важно отметить тот факт, что, как только к контексту присоединяется евангельская мифологема, смысл понятий "жид" и "еврей" оказывается отрицательным (исключение составляет, пожалуй, набросок 1836 г. "Как с древа сорвался предатель ученик…", в котором образ Иуды Искариота ни разу не оттенен национальностью), зато в свободных от нее ситуациях оба понятия оказываются нейтральными. Думается, что отношение Пушкина к евреям не было окрашено в антисемитские или филосемитские тона. Достаточно напомнить авторскую строчку из "Братьев разбойников" ("Меж ними зрится… в черных локонах еврей") и "персонажную" ("Идет ли… богатый жид иль поп убогий…"), чтобы прийти к такому выводу. Не случайно в "Песнях западных славян" при наличии народных суеверий о жидовском колдовстве ("Феодор и Стамати") Пушкин счел нужным прокомментировать не только строку "Жид на жабу проливает воду" ("Все народы почитали жабу ядовитым животным"), но и к строке из "Битвы у Зеницы-Великой" ("Стали… жидов на деревьях вешать") дать примечание Мериме: "Жиды в турецких областях суть вечные предметы гонения и ненависти. Во время войны им доставалось от мусульман и христиан. Участь их, замечает В. Скотт, походит на участь летучей рыбы" 5. Для Пушкина, бравшего уроки "чистого афеизма", носившего перстень с еврейской надписью ("талисман"), начавшего изучать древнееврейский язык и мечтавшего перевести "Иова", вопрос о жидах евреях не был однозначно определен именно в силу того, что их роль в русской жизни им не оценивалась с государственно-политических позиций.

Н.В. Гоголь, выросший в Малороссии и впитавший неприязненное отношение к "врагам Христовым" вместе с "молоком матери", естественно, представил образ еврея в границах евангельских мифологем, дополнив их теми малороссийскими "баснями", которые стали "устойчивыми штампами" в украинском фольклоре. Так, например, возникла легенда об аренде евреями "святых церквей" 6, послужившая завязкой знакомства Тараса Бульбы с Янкелем: "Теперь у жидов они на аренде. Если жиду вперед не заплатишь, то и обедни нельзя править… И если рассобачий жид не положит значка нечистою своею рукою на святой пасхе, то и святить пасху нельзя…" 7. Однако Гоголь прекрасно понимал, что евреи просто оказались между молотом и наковальней. Гнев запорожцев на ксендзов, запрягавших в "оглобли православных христиан" и расправлявшихся с "полковниками и гетьманом", обрушился на "поганцев": «"Перевешать всю жидову!" – раздалось из толпы… и толпа ринулась на предместье с желанием перерезать всех жидов… Бедные сыны Израиля, растерявши все присутствие своего и без того мелкого духа, прятались в пустых горелочных бочках, в печках и даже заползывали под юбки своих жидовок; но козаки везде их находили» (63). Конечно, Гоголь вряд ли сочувствовал "бедным сынам Израиля", однако он смог подметить, что как раз "интернационализм" Янкеля ("Мы с запорожцами как братья родные…") и оказывается действительной причиной погрома: "Как? чтобы запорожцы были с вами братья?.. Не дождетесь, проклятые жиды! В Днепр их, панове!" (64). Спасение Янкеля Гоголь мотивирует важным для Тараса обстоятельством: еврей некогда дал его брату Дорошу восемьсот цехинов, чтобы выкупиться из "плена у турков". Но при этом Бульба резюмирует: "Жида будет всегда время повесить", а Гоголь, подводя итог погрому беззащитного населения, подчеркивает действительные причины похода: 'Теперь уже все… с совета старшин, куренных, кошевого и с воли всего запорожского войска, положили идти прямо на Польшу, отмстить за все зло и посрамленье веры и козацкой славы, набрать добычи с городов, пустить пожар по деревням и хлебам и пустить далеко во всей степи о себе славу" (64).