История одного предателя

Все эти сомнения были, конечно, совершенно чужды Азефу. О своем праве делать то, что он делал, он вообще едва ли когда-либо думал. Он шел своим путем потому, что он был для него выгоден, - и соображениями этой личной выгоды в широком смысле слова определялись все те колебания и отклонения, которые ему приходилось на этом пути делать. Этих действительных мотивов своего поведения Азеф, конечно, никому объяснять не мог. А потому вполне естественно, что ему оставалось только пренебрежительно отмахиваться, когда в его присутствии заходили разговоры на подобные темы: к чему все эти сложные построения, - когда ясно, что-то или иное действие диктуется интересами дела, интересами террористической борьбы?

Савинков в Боевую Организацию пришел, конечно, с совершенно иными, чем у Азефа, настроениями, это едва ли нужно оговаривать. Он не мало думал над всеми теми больными вопросами, которые мучили совесть его товарищей по Организации, - и едва ли правы те, кто полагает, что все сомнения этого рода, которые так часто он высказывал и в личных беседах, и в литературе, были для него только напетыми с чужого голоса, не отражали его собственных интимных переживаний. Какая-то трещинка в его душе, по-видимому, действительно была с самого начала, - не случайно М. Р. Гоц, хорошо его знавший и с большою любовью к нему относившийся, называл его "надломленной скрипкой Страдивариуса". Но определяющим для его дальнейшего развития все же был не этот надлом, а то положение, которое ему пришлось волею судеб занять внутри Боевой Организации.

С нравственным законом Канта в душе человек мог пойти на убийство другого, - и за жизнь этого Другого отдать свою собственную. Именно потому то лучшие из террористов-интеллигентов, как говорят документы, в своих интимных переживаниях больше думали о том, как они умрут, - чем о том, как они убьют другого. Последнее с точки зрения их настроений было тяжелою необходимостью; первое - радостным подвигом. Пойти на этот подвиг, - если бы это оказалось нужным, - в свое время смог бы и Савинков: его поведение во время ареста в Севастополе не оставляет никаких сомнений на этот счет. Его несчастьем было то, что ему пришлось выполнять иные функции...

В терроре кроме террориста-исполнителя необходимо должен существовать террорист-организатор, - тот, кто расчищает дорогу для первого, кто подготовляет возможность его выступления. По ряду причин Савинков стал именно таким террористом-организатором. Не следует думать, что он сам ничем при этом не рисковал. Риск терориста-организатора был очень велик, и каждый раз, когда Савинкова провожали на какое-нибудь "дело", его близкие прощались с ним, как с обреченным: шансов погибнуть у него всегда было больше, чем шансов вернуться невредимым. Но он был очень ловким, талантливым конспиратором и умел выкручиваться из самых трудных положений, - умел спасаться от ареста тогда, когда на его месте девять из десяти его товарищей по Боевой Организации спастись не могли бы. Во многом именно этим своим талантам конспиратора он и был обязан тем, что ему, а не кому- либо другому товарищи поручили функции террориста-организатора ... Все это - несомненно, но с точки зрения результата эго значения не имеет. А результатом было то, что ближайшие друзья Савинкова шли на гибель и отдавали свои жизни, а он оставался жить ... и продолжал провожать на гибель других.

Хотел он этого или не хотел, но в положении Савинкова каждый обязательно должен был начать думать не о том, как он умрет, а о том, как он убьет, - даже вернее о том, как он сорганизует убийство. Независимо от воли человека, в таких условиях должны были создаваться совсем иные настроения, чем те, которые двигали Сазоновым, Каляевым и др., - настроения профессионального "охотника за черепами", настроения "мастера красного цеха", - если употреблять меткие выражения, которые введены в литературный обиход самим же Савинковым. Террор для него все больше и больше становился самоцелью.

В. М. Зензинов рассказывает в своих воспоминаниях, как он вместе с А. Р. Гоцем в начале 1906 г. вели спор с Савинковым относительно движущих мотивов их личного поведения. Зензинов и Гоц, - оба прошли курс учения в немецких университетах, были кантианцами по своему философскому мировоззрению и нравственный закон Канта клали в основу своих террористических выводов. "С удивлением, с недоумением, - пишет Зензинов, - мы услышали от Савинкова, что его категорическим императивом является воля Боевой Организации. Напрасно мы ему доказывали, что воля более или менее случайных лиц не может сделаться для человеческого сознания нравственным законом, - что с философской точки зрения это безграмотно, а с моральной - ужасно. Савинков стоял на своем. Интересы Боевой Организации и той террористической деятельности, которую она ведет, стояли для него выше, чем все остальное.