История одной деревни

В тот же день «кулаков» посадили в возки и отправили на железнодорожную станцию. Где их, «врагов народа, кулацкое отродье», уже ждали товарные вагоны. Неотапливаемые, пригодные лишь для перевозки скота вагоны. Вот в этих вагонах и везли Елистратовых к месту их новой жизни. Или смерти. Как повезет. С ними в вагонах ехали и другие «кулаки». Все это был народ работящий, рукастый (по меткому выражению моей мамы), молодой. У многих дети, часто – грудные. А был февраль. И люди в вагонах ехали без запаса одежды, без запаса еды. Что успели с собой взять, то и было. Никто не считал, сколько за ту дорогу погибло их – молодых, здоровых, «рукастых». Никто не считал, сколько в той дороге погибло детей. Тех, кто умирал, часто просто выбрасывали из вагонов на ходу…

День приезда. Их высадили на станции. Передохнуть не дали – опять погрузили на повозки и повезли в тайгу. На поляне, в глухой тайге, их высадили. Снега по пояс. Дали в руки топоры, оставили немного ржаной муки для похлебки и установили норму выработки. К работе велели приступать немедленно.

Вот это было горе так горе… Есть нечего, от ветра скрыться негде. Малые дети уже и не плачут почти – бесполезно. Скулят разве тихо. Но от этого их тихого и безнадежного скуления на душе отцов-матерей был ад. Это тихое скуление потом еще долго преследовало их, снилось ночами. И это был самый страшный и тоскливый сон в их жизни. Но делать нечего – мужики стали из хвороста делать какие-то шалаши, чтобы от ветра укрыться. Костры разожгли. Так и жили первое время. День работали (норму нужно было вырабатывать), а по ночам строили себе бараки.

Когда первый барак был построен, это было счастье. Это были стены, это были нары, это был настоящий потолок. И свой угол у каждого. Впрочем, именно угол – каждый метр жилища был занят. Каждый. Но потом постепенно семьи стали строить для себя собственные жилища… Но это было потом. А пока – снег, завывающий ветер и постоянное чувство голода.

Поле-Полюшке в момент ссылки едва исполнилось 17 лет. Красавица. Ей тоже вручили в руки топор и отправили на лесоповал. В ее обязанности входило обрубать сучки на деревьях. Мороз стоял такой, что дышать было трудно. Промерзали до костей. Когда же руки-ноги переставали что-либо чувствовать – бежали к костру, греться. От огня снег на телогрейках начинал таять и стекал тонкими ручейками. Но стоило только отойти от костра, как одежда превращалась в ледяной панцирь. Так и работали – в коротких перебежках от костра к месту работы и обратно. Бабушка потом никогда не любила об этом рассказывать. Хотя была очень словоохотливой. Но об этом периоде жизни ничего не рассказывала. Больно было даже вспоминать. Прабабушка – та рассказывала. От нее-то моя мама и узнала, что когда Полюшка приходила после работы, то от усталости даже плакать не могла. Вся промерзшая. Ее сразу и не раздевали, а подводили сначала к печке. Так она стояла некоторое время возле печи, пока ледяной панцирь на ней не начинал оттаивать. Потом одежду начинали медленно снимать. Сапоги – те снимали часто с кожей. Снимут одежду, натрут тело мазями, обмотают Полюшку тряпьем (все, что в доме имелось, набрасывали на нее), и забудется Полюшка недолгим и несладким сном. А наутро – все по новой. А ей всего-то 17 лет в ту пору было. Молодость, красота не повторятся. Хотелось Полюшке и принарядиться, и с парнями погулять. Тем более красавец Ваня (тоже из семьи столбищенских «кулаков») на нее глаз положил и теперь охранял Полю от чужих глаз, от чужих смелых слов и желаний. К слову, на Ваню девчонки (одна краше другой) вешались гроздями, а он выбрал Полюшку. Скромную, молчаливую красавицу, в которой, впрочем, угадывался железный характер.

Хотя какая любовь? Выжить бы. А выживать было непросто. Федор Ефимович Елистратов уже видел тот край, на котором находилась его семья. Допустить худшего он не мог и решился на отчаянный шаг. Однажды на рубке леса он подошел к Поле и как бы невзначай, тихо, сказал ей, что он сегодня бежит, домой его чтобы не ждали. Сказал и отошел. Поля даже спросить его не смела – что и как. Кругом охранники. Вроде как ничего и не слышала. А сама – ни жива, ни мертва. Что-то будет?..

Отец в самом деле вечером домой не пришел. Убежал. Как ему с краюхой хлеба удалось выжить в тайге и добраться-таки до родных мест, об этом он никогда никому не рассказывал. До Столбищ было рукой подать, но он, разумеется, туда не смел показаться. Добрые люди помогли ему устроиться на работу. И стал прадед шить сапоги. Преотличные сапоги шил, за которые платили хорошую цену. На эти деньги он покупал крупы, одежду, обувь и отправлял посылками жене и детям. На почте его однажды и задержали. Задержали и препроводили в Кировскую область, на прежнее поселение. Так семья воссоединилась вновь. Но уже жить было полегче. А потом…