История одной семьи

— Две недели назад нас оставили посреди заброшенного леса. Компас, одеяло и никакой еды, — поведал он однажды. — Сказали, что мы должны пройти все испытания и научиться выживать. И мы справились, хоть и было непросто: пришлось потом выискивать на себе клещей.

— Да ну, — махнул рукой отец, — чепуха! В дни моей юности мы цепляли клещей, даже если не были в лесу. Этих зверей надо топить в оливковом масле, они там задыхаются.

— Я так и сделал, папа: вспомнил, как мама рассказывала мне об этом.

И на мамины глаза наворачивались слезы. А потом она переводила взгляд на Винченцо и надеялась, что он, родившийся таким неправильным, однажды станет похож на своего старшего брата. Затем, чтобы никого не обидеть, она взъерошивала мне волосы и заводила со старшим сыном разговор обо мне.

— Твоя сестра тоже приносит нам много радости. У клобучниц она одна из лучших. Говорят, у нее талант рассказчика, — хвасталась мама.

— Как хорошо, Мари! Тобой все гордятся.

Мама и папа смеялись, а иногда и Винченцо тоже. Я и сама смеялась, не понимая над чем, просто мне нравилось радоваться вместе с родителями. Так я чувствовала себя частью семьи, тесного круга, пусть и несовершенного, но по-прежнему охраняющего меня от опасностей, когда все вокруг начало разваливаться.

Для нашего района настали скверные времена. Происходило много всего неприятного, и люди боялись. Количество грабежей, жертвами которых в основном становились пожилые и самые слабые, увеличилось. Бандиты на мопедах вырывали у прохожих сумки, сдергивали золотые цепочки, часы. Быстрые и умные, они виляли по улицам, а потом уносились прочь по набережной. У тетушки Анджелины так выхватили сумку, и тетушка упала и сломала бедренную кость.

Карабинеры устраивали контрольно-пропускные пункты на дорогах и патрулировали окрестности вооруженными группами, но негодяев это не останавливало. Когда Джузеппе уезжал, дом снова становился тихим и грустным. Папа замыкался в своем молчаливом протесте, а мама вечно занималась какой-нибудь работой. Несколько раз парикмахерша передавала ей потрепанные журналы. Мама читала их вечером у окна. Я видела, как ее глаза жадно следили за извращенной и страстной любовью главных героев.

— Я не понимаю, почему ты читаешь этот мусор?! — кричал папа. — Что, думаешь стать более образованной?!

В этот момент мне вспоминалась его «Зора», и кровь ударяла в голову, потому что мне хотелось сказать, что у его вампирши тоже нечему хорошему поучиться. Но я молчала, потому что никогда не смогла бы напасть на отца.

Когда начиналась гроза, мама испуганно замирала у окна и с тревогой смотрела на небо, боясь молнии.

— Отойди, Мари, — отстраненно просила она, если я садилась рядом, чтобы сделать домашнее задание.

Мама повторяла странный детский стишок о громе и молнии, несколько раз крестилась. Я притворялась, что ухожу, и наблюдала за ней из-за холодильника. Глядела на маму, на окно, затем на небо, освещавшееся яркой вспышкой.

— Ударь по дому и обрати его в прах, — бормотала я.

Мама продолжала повторять стишок, ветер проникал в трещины стен и носился вокруг. Я пряталась в его шорохе и наблюдала, как медленно качается люстра.

«Вот он, — думала я, — призрак тети Корнелии».

Сезон прощаний

1

Шли недели, я стала нетерпеливой. Меня снедала потребность заполучить кусочек мира только для себя одной, полностью отделить его от жизни, которую я вела каждый день. От этого желания пекло гортань. В школьной жизни наступил период великой лени, даже уроки сестры Линды надоели. Первое весеннее тепло только усиливало скуку, наполняло все вокруг злыми мухами, размывало синеву моря так, что оно растворялось в воздухе. Даже с Микеле я вела себя невыносимо. Он все так же преданно провожал меня до автобусной остановки, но я говорила с ним без особого желания. Поцелуй мы больше не обсуждали: он остался в том дне, словно был заперт на старой фотографии, которую лишь изредка вытаскивают на свет.

— Что случилось? — несколько раз пытался спросить у меня Микеле, но я только пожимала плечами.

Я ничего не знала о чувстве, охватившем меня. Сегодня я могла бы назвать его некой формой скрытой меланхолии, но в те дни не понимала подобных эмоций, свои двенадцать я знала только, что все больше и больше напоминаю ту маленькую девочку из истории тети Корнелии. Я могла бы проходить сквозь двери и стены, сидеть в комнате, но оставаться невидимкой. Мама трепетно следила, чтобы я хорошо ела, спала не менее девяти часов в день и усердно училась. Она зациклилась на моем распорядке дня и не осмеливалась копать глубже — возможно, из страха найти нечто такое, что нарушит и без того ненадежный внутренний баланс нашей семьи.

Однажды в середине мая, возвращаясь из школы, я увидела бабушку Антониетту, которая ждала меня у дверей своего дома.

— Зайди, Мари, зайди ко мне.

Я поцеловала ее в щеку. Она забрала у меня портфель и впустила в дом.

— Как сегодня в школе?

— Хорошо, бабушка, все как обычно.

Она села напротив меня, скрестив руки на коленях. На столе стояли наполовину пустая чашка кофе и печенье.