История папства

Прошло совсем немного времени, и его худшие опасения подтвердились. В октябре 1157 года он созвал имперский съезд в Безансоне. Представители съехались в город отовсюду: из Франции и Италии, из Испании и Англии и, конечно, от папы. Однако эффект от всех мероприятий Фридриха оказался несколько подпорчен, когда в присутствии папских легатов было зачитано послание, которое они привезли с собой от своего повелителя. Вместо обычных приветствий и поздравлений папа выбрал этот момент из всех возможных для того, чтобы излить свои жалобы в самых сильных выражениях. На пожилого архиепископа Лундского во время путешествия по территории империи напали разбойники, отобрали все, что у него было, и пленили его самого ради получения выкупа. Этот возмутительный случай был серьезен уже сам по себе, однако он усугублялся еще и тем, что император, хотя и знал о случившемся во всех деталях, не принял никаких мер к тому, чтобы по справедливости взыскать с виновных[114]

. Говоря о более общих предметах, Адриан намекнул императору о своей благосклонности, напомнив, в частности, о получении Фридрихом короны из рук папы и добавив — вероятно, в шутливо-покровительственном тоне, — что он надеется в будущем оказать ему другие благодеяния.

Мы уже никогда не узнаем, сознательно ли папа говорил о своем феодальном сюзеренитете. К несчастью, он использовал два слова — conferre

и beneficia_y

— которые являлись техническими терминами, использовавшимися для обозначения пожалования фьефа сюзереном вассалу. Для Фридриха это было уже слишком. Если из письма следовало (а это, похоже, и подразумевалось), что он владеет Священной Римской империей по милости папы точно так же, как мелкий барон может владеть парой полей где-нибудь в Кампании, то не могло идти и речи о дальнейшем сотрудничестве с ним. Собравшиеся в Безансоне германские князья разделяли его возмущение; и когда папский канцлер кардинал Роланд вежливо ответил на заданный ему соответствующий вопрос вопросом же, от кого же Фридрих держит империю, как не от папы, это вызвало всеобщее возмущение. Пфальцграф Баварский Оттон фон Виттельсбах рванулся вперед с мечом в руке; лишь немедленное вмешательство самого императора предотвратило инцидент, по сравнению с которым несчастье, случившееся с архиепископом Лундским, показалось бы чем-то заурядным[115]

. Когда Адриан услышал о том, что произошло, он написал Фридриху другое послание, составленное на сей раз в более умеренных выражениях и доказывающее, что его слова были неправильно истолкованы. Император принял его объяснения. Хотя вряд ли Фридрих всерьез поверил ему, однако открытого разрыва с папством он не хотел. Тем не менее bagarre[116] в Безансоне, как это мог видеть всякий, представляла собой лишь внешний признак куда более глубоких расхождений между папой и императором — столь серьезных, что не оставалось никакой надежды преодолеть их дипломатическими средствами. Те дни, когда всерьез было можно говорить о двух мечах христианства, прошли с тех пор, когда Григорий VII и Генрих IV объявляли друг друга низложенными и обрушивали один на другого проклятия почти сто лет назад. Никогда больше не могут их преемники смотреть на себя как на две стороны одной медали. Каждый из них должен был теперь заявлять о своих правах на верховенство и защищать оное по необходимости в борьбе с другим. Когда это приводило к столкновению таких характеров, как у Адриана и Фридриха, то рокового момента долго ждать не приходилось. Однако истинной причиной разногласий являлись не их личные качества, а те институты, которые они представляли. Правда, пока оба они были живы, отношения между ними, усугубляемые массой различных мелочей, действительных и мнимых, становились все более натянутыми; но только после смерти того и другого конфликт перерос в открытую войну.

Договор в Беневенто, как оказалось, имел гораздо большее значение, чем это могли думать в момент подписания те, кто его заключал. Для папства он освящал новый политический подход к европейским делам, и оно следовало ему к своей выгоде в течение последующих двадцати лет. Сам Адриан постепенно пришел к тому, чтобы принять то, к чему всегда должен был относиться с подозрением: император не столько друг, с которым можно время от времени ссориться, сколько враг, с которым надо как-то уживаться. Его соглашение с королем Вильгельмом дало ему нового сильного союзника и позволило занять более жесткую позицию в отношениях с Фридрихом, чем это было бы возможно в иных условиях, — свидетельством этому стало его послание в Безансон.