А сейчас что-то внутри менялось, стоило снова прицелиться. Что-то, чего не знал Сивый, проживший два месяца в непрерывной погоне за военными — Шакальей стае было без разницы, какой стране те служили. Что-то, чего не понимал Сивый, даже проведя две недели рядом с этим странным Заболотиным. Военным, который не торопился уничтожать всё вокруг. Врагом, который переделывал своего будущего убийцу — и Сивый не мог противиться. Потому что этот офицер вёл себя, словно Сивый ему родственник, за которого он в ответе.
Глупец — ведь они же договорились. Пять попыток…
Ну что же ты медлишь? Ты же Шакал. Ты сильный. Ты прежний. Перемены только чудятся.
Вдави курок. Не медли.
«Не смогу дальше жить»? Что за ерунда, так герои в книжках говорят!.. Когда-то любимые герои любимых книжек…
А губы сами собой продолжают, всё так же, словно книжку читаешь:
— Я… уйду следом.
Мужчина стоял живым воплощением спокойствия. Голос Сивого же опять сорвался на шёпот. Несколько тягостных минут они стояли друг против друга, медленно привыкая к мысли о скорой смерти. И вдруг Сивому безумно, до сдавившего грудь крика, захотелось жить — дальше, без конца, как можно дольше! Жить, жить, не умирать, не исчезать из этого страшного, сумасшедшего мира, который оставил его без родных — безликой военной артиллерией! До боли в груди, до булькающего в горле, рвущего горло крика! И с этим самым криком он вдавил курок, перестав управлять своими руками.
Ему казалось, что выстрелов не слышно. Только мелькали перед глазами воспоминания — как много дней назад мужчина расталкивает его, натягивает броник — свой! Как закрывает собой, всегда, даже несколько минут назад. Как…
Пока всё это вспыхивало в голове, палец продолжал судорожно давить на курок.
И почему-то больше не вспоминалось, как рота Заболотина уничтожила почти всех ребят-Шакалов, как офицер забрал его с собой — силой, как предложил свою жизнь в обмен на то, что Шакалёнок останется в батальоне.
… А ствол ходил ходуном, как угодно — лишь бы…
Тишина. Магазин был пуст. Автомат молчал. Молчали и люди.
— Не буду, не буду! — выпустил, наконец, свой крик Сивый. — Не хочу тебя убива-ать!
Офицер, неловко прихрамывая, подошёл к нему и присел на одно колено рядом, крепко обняв, оградив руками. От куртки несло порохом и немного — кровью.
— Ты не убил, не убил, не переживай, — он обхватил мальчишку, словно желая спрятать от всего страшного горелого мира, которым правила война. — Всё позади, малыш. Мы живы.
— Ты броник тогда мне отдал, — всхлипывал мальчик, давясь слезами. — И потом закрывал всегда. А я-а… — и глухо заревел, уткнувшись в пахнущее потом и гарью плечо.
— Сивка ты мой бурка, вещая каурка, — офицер рукавом вытер ему слезы, отчего лицо пацана стало ещё более чумазым. — Индеец. Ну-ну, пошли, убираемся отсюда и догоняем наших. Ты ведь останешься?
Мальчик судорожно кивнул, ощутив вдруг пьянящее чувство, как к нему возвращается жизнь. Ждать смерти было слишком страшно, особенно если умереть предстояло от собственного выстрела.
Брошенный автомат с пустым магазином так и остался валяться среди бетонной крошки в безымянным дворе. Ни мужчина, ни мальчик не вспомнили о нём. Сивка, конечно, потом нашёл себе новый «ствол», но никогда, даже в шутку, даже на предохранителе, не направлял в капитана. На его капитана — потому что теперь мальчик твёрдо решил остаться с ротой.
Ведь больше не было необходимости делать тот самый выбор.
Ведь перемены бывают — но они не ко злу ведут. Когда рядом твой капитан — зла быть не может, ты отчаянно веришь в это.
Может, ты и не хотел никогда принимать на себя долг солдата, ненавидел само это слово… Но, может, солдат — это всего лишь тот, кто защищает тебя? А ты просто в своё время ничего не понял? И теперь этот долг не кажется таким страшным и ненавистным. И со?ит перемен.
Сиф глядел в иллюминатор до самого последнего момента, когда уже ничего нельзя было увидеть за зданиями аэропорта. Только тогда мальчик спохватился, очнулся от своих мыслей и вопросительно взглянул на полковника.
— Оправь рубашку, — добро усмехнулся тот. — Фуражку не забудь. Погоны поправь… Ну вот, теперь даже на офицера похож. Пошли.
Заболотин-Забольский приблизился к Великому князю и встал ровно в шаге от него, за правым плечом. Сиф занял привычное место рядом с полковником, Краюхи застыли с двух сторон со спокойными и доброжелательными лицами. Советник, секретарь и Алёна оказались бесцеремонно оттеснены назад.
— Только не делай зверских физиономий, когда увидишь, сколько нас поджидает репортёров, — предупредил ординарца Заболотин.
— Ваше высокородие, ну что вы как с маленьким ребенком, — обиделся Сиф. — Можно подумать, я не знаю, как себя вести, — а сам чуть подвинулся, словно прячась за спиной командира.
Заболотин улыбнулся и не ответил, потому что открылась дверь и опустился трап. Сиф вдруг ощутил, что Москва осталась далеко-далеко. Привычный и добрый город сменился чужой — уже чужой — землёй, и перемена страшила. Ох, если бы можно было закрыть глаза и не смотреть на всё это…