История Первой мировой войны

15 сентября союзные армии в Салониках атаковали болгарский фронт, и он в несколько дней рухнул. Гильома, преемник Сарайля, с декабря 1917 года подготовил план наступления, а когда во время июльского кризиса он был возвращен во Францию и назначен губернатором Парижа, то ему удалось уговорить союзные правительства согласиться с его планом. Сменивший его в Салониках Франшэ д’Эсперэ сосредоточил франко-сербскую ударную группу под начальством Мишича на секторе Сокол — Добро Поле к западу от Вардара, где болгары всецело полагались на защиту, предоставляемую им горными хребтами, и в численном отношении были слабы.

15 сентября Мишич начал атаку, и к ночи 17 сентября сербы прорвали фронт на глубину в 20 миль, одновременно прорыв был расширен до 25 миль по фронту. 18 сентября британская атака у Дойрана потерпела неудачу, но она по крайней мере смогла сковать резервы врага. Тем временем весь фронт противника к западу от Вардара рухнул под концентрическими ударами сербов и французов, войска которых продвинулись до Усюоба. К 21 сентября болгарские силы к востоку от Вардара тоже начали отход. Это дало британской авиации возможность атаковать противника в узком горном проходе Костурино, что «в значительной степени способствовало превращению болгарского отступления в паническое бегство».

Болгары, армия которых оказалась разорванной на две части и которых война вообще уже истомила, пошли на мир, который и был подписан 29 сентября. Удача Франшэ д’Эсперэ не только подсекла один из корней Центрального союза, но и открыла дорогу наступления в тыл Австрии.

Первая мирная нота. Капитуляция Болгарии убедила Людендорфа в необходимости сделать решительный шаг в сторону мира. В то время как Людендорф с трудом пытался наскрести какие-то жалкие 5–6 дивизий, чтобы построить новый фронт в Сербии, и созывал совещание политических деятелей, чтобы ознакомить их с обстановкой, Фош на Западе 26–28 сентября начал мощный штурм германских позиций, и германский фронт угрожал лопнуть.

Германское главное командование потеряло самообладание, и хотя такое состояние длилось всего несколько дней, этого было достаточно, чтобы уже нельзя было поправить дело. Днем 29 сентября Людендорф изучал создавшееся положение в своей комнате в отеле «Британник» в Спа.

Чем больше генерал углублялся в обстановку, тем неразрешимее казалась стоявшая перед ним задача. В порыве отчаяния и ярости от своего бессилия Людендорф сетовал на свои несчастия (главным образом, отсутствие у него танков) и вымещал свою злобу на тех, кто, как он полагал, разрушали его усилия. Досталось тут и ревнивым штабам, пораженческому рейхстагу, слишком гуманному кайзеру и одержимому подводной манией флоту. Постепенно он взвинтил себя до такой степени, что с ним случился эпилептический припадок. Внезапно, с выступившей на губах пеной, Людендорф упал на пол и судорожно забился…

В этот же день вечером Людендорф, физически и нравственно сломленный человек, принял решение просить о перемирии, заявив, что развал болгарского фронта опрокинул все его расчеты и предположения: «Войска, предназначенные для Западного фронта, пришлось отправить туда…»,

что «коренным образом изменило обстановку на Западном фронте, где как раз началось наступление противника…» И хотя пока атаки эти удавалось отразить, «следует учитывать возможность их возобновления».

Эти слова Людендорфа относятся к общему наступлению, предпринятому Фошем. Американская атака на участке Маас-Аргонны началась 26 сентября, но к 28 сентября фактически выдохлась. Франко-бельгийско-британская атака началась во Фландрии 28 сентября, но хотя она и была неприятна противнику, все же не казалась слишком серьезной угрозой. Утром 29 сентября Хейг нанес свой главный удар по позиции Гинденбурга, и первые же известия об этом вызвали у немцев большую тревогу.

В этой опасной и напряженной обстановке, требовавшей немедленных действий, канцлером был назначен князь Макс Баденский — в расчете, что его международная репутация умеренного и честного человека облегчит возможность поднять вопрос о мире. Чтобы можно было надеяться на успех переговоров и не сознаться в своем поражении, просил срок: «в 10, 8, даже 4 дня, прежде чем я должен буду обратиться к врагам с предложением о мире». Но Гинденбург просто ответил, что «серьезность военной обстановки не допускает никакого промедления», и настаивал на том, чтобы «врагам немедленно было передано предложение о мире», а Людендорф жалобно повторял одно и то же: «Я хочу спасти мою армию!».