История последних политических переворотов в государстве Великого Могола

Надеюсь, Вы с пониманием отнесетесь к тому в моей просьбе, что повторяет кое-что из столь же искусно, сколь и приятно выраженных мыслей, запечатленных в Ваших мемуарах. В стольких других известных мне фрагментах, и вообще во всех этих поэтических восторгах и негодованиях Ваших Гомера, Вергилия и Горация, кажется, содержится нечто божественное. Вы не откажете и мне в той же ясности духа и философской настроенности, которые возникают у Вас иногда по утрам при размышлении о трех-четырех вещах, как мне кажется, весьма важных для философа. Первая из них — то, что наши чувства — это не только удары, оставляющие следы на нашем теле, как это могло быть применительно к глазам статуи или автомата. Наши чувства — это впечатления, щекотания и боль, и мы замечаем их даже тогда, когда мы их испытываем, когда мы говорим; я замечаю по себе, что мне приятен больше или меньше, чем обычно, тот или иной вкус, или что моя боль больше или меньше, чем была, а также сотни подобных вещей. Второе — то, что часто мы не останавливаемся на этом, но делаем из этого сначала частные выводы: тому-де надо следовать, а того избегать. И уже из этого следует обобщение: следовать надо благу, а избегать — зла. Третье — что мы вспоминаем о прошлом, взвешиваем настоящее и предвидим будущее. Четвертое — то, что мы стараемся как-то проникнуть в самих себя, в наш внутренний мир, как я это и делаю в тот момент, когда я исследую, кто я есмь — что это за сила — сила разума, которая во мне, — все эти мои мысли, эти рассуждения и размышления. Мы, следовательно, размышляем о самих себе и о наших действиях. Пятое — то, что, предаваясь размышлениям о материи, мы делаем иногда новые открытия, для которых находим новые доводы, — или же, что мы, по крайней мере, видим те, что уже изобретены, взвешены и подвергнуты сравнению с другими. Причем иногда выводятся такие следствия, что они зависят от большого числа предложений-антецедентов (предшествующих предложений), которые мы в состоянии охватить одним беглым взглядом, и всячески содействуют выведению такого заключения, как это и происходит во всех науках и главным образом в математике, где наш дух являет необыкновенную силу и немыслимый охват.

Сих немногих размышлений может быть вполне достаточно для того, о чем я Вас вопрошаю, тем более что все то, что я могу сказать, приводит почти к тому же самому. Надо, однако, только, чтобы именно Вы на этот раз решились применить стиль тех азиатских стран, воздухом которых я дышал столь долго, и чтобы Вы имели терпение еще раз бросить взгляд на то, что кажется мне весьма важным — на то, что мы знаем не только отдельные вещи, которые воздействуют на наши органы чувств, но и наш разум с его немыслимой силой и чудесной присущей ему способностью — не упуская случая, познавать и создавать идеи тысяч вещей, которые вовсе не очевидны целиком и непосредственно: что человек, например, есть мыслящее животное; что Солнце намного больше Земли; что невозможно, чтобы нечто одновременно существовало и не существовало; что две вещи, порознь равные третьей, равны между собой; что причина ночи — отсутствие Солнца, что все то, что рождено — осуждено на уничтожение; что из ничего ничто не может появиться иначе, как то, что обращается в ничто; что надо, чтобы была необходимость в чем-то вечном и вечно сущем во Вселенной, — в Боге или первоматерии вещей, или же в том и другом, или в том, что Бог создал эту материю и во всей ее вечности или во времени; — и, следовательно, бесконечности других мыслей, столь же важных, сколь и великих, и так удаленных от материи, что почти неизвестно, через какую такую дверь они входят в наш дух.