История последних политических переворотов в государстве Великого Могола

Этот мошенник, который сначала думал, что за Дарой следует много народу, оказал ему наилучший прием, встретил его с проявлениями великой дружбы и наружной вежливостью, разместил его солдат среди своих подданных, приказав их хорошо принять и угощать как можно лучше. Но как только он узнал, что с ним не более двухсот-трехсот человек, он сразу проявил себя таким, каким был на самом деле. Неизвестно, получил ли он какие-нибудь письма от Аурангзеба или его жадность была возбуждена видом нескольких мулов, по слухам, навьюченных золотом, которое удалось сохранить от разбойников и от проводников. Как бы то ни было, однажды утром, когда никто этого не ожидал и все эти несчастные думали только об отдыхе, считая себя в полной безопасности, этот предатель, всю ночь собиравший со всех сторон вооруженных людей, бросился на Дару и Сепе-Шеку, убил нескольких из их людей, которые пытались защищаться, забрал все вьюки и завладел всеми драгоценностями женщин; затем он связал Дару и, привязав на спину слона, посадил сзади него палача с приказанием по первому знаку, если он вздумает сопротивляться или кто-нибудь попытается его освободить, отрубить ему голову. В этом ужасном положении он отвез его к армии, осаждавшей Бхаккар, где и вручил его генералу Мир-Бабе, который отправил его в сопровождении этого самого предателя до Лахора, а оттуда в Дели.

Когда они прибыли к воротам Дели, Аурангзеб принялся обдумывать вопрос, провезти Дару или нет через город, чтобы затем отправить в Гвалияр. Некоторые были того мнения, что этого следует остерегаться, что могут возникнуть беспорядки, что его могут спасти и наконец, что это будет большим бесчестьем для царской семьи. Другие держались противного мнения, настаивая на том, чтобы его провезли по городу, дабы поразить народ, показав неограниченное могущество Аурангзеба, и убедить тех, кто еще сомневался, действительно ли это сам Дара; а в этом еще сомневались некоторые эмиры. Хотели отнять всякую надежду у тех, у кого еще сохранились какие-нибудь дружеские чувства к нему. Последовали совету последних. Его посадили на слона, рядом с ним внука его Сепе-Шеку, сзади него вместо палача сел Бахадур-хан (Бхадур-хан). То не был слон из тех великолепных животных из Цейлона или Пегу, на которых он привык появляться раньше, с золоченой сбруей и парчовой покрышкой, с сиденьем, защищенным от солнца, с раскрашенным и золоченым балдахином. Это был старый, жалкий слон, грязный и отвратительный, с рваной покрышкой и совершенно открытым сиденьем. На Даре уже не было ни ожерелья из крупного жемчуга, которое обычно носят на шее принцы, ни богатых тюрбанов и кабаи, или расшитых курток; единственным его одеянием была грязная куртка из грубой белой ткани и грязный тюрбан из скверной кашмирской шали, как у простого слуги. Внук его Сепе-Шеку был в таком же облачении. В этом унизительном виде их провели по городу, через все большие базары, т.е. торговые улицы, чтобы народ видел их и не сомневался более, что это сам Дара.

Что касается меня, то я воображал, что мы будем свидетелями какой-нибудь необыкновенной бойни, и удивлялся смелости тех, кто распорядился таким образом провезти его по всему городу, тем более что, как я знал, он очень плохо охранялся; Дара пользовался любовью простого народа, который в это время громко кричал против жестокости и тирании Аурангзеба, державшего в заточении своего отца, своего собственного сына Султан-Махмуда и брата Мурад-Бахша. Я был вполне готов ко всему, и на хорошем коне с двумя толковыми слугами я отправился вместе с двумя друзьями на самый большой базар, через который он должен был пройти. Но не нашлось ни одного человека, который бы осмелился взяться за меч, только несколько факиров и с ними несколько базарных нищих, видя гнусного патана, сопровождающего его верхом на коне, начали осыпать его ругательствами, называя предателем и бросая в него камнями. Действительно, все балконы и лавки ломились от народа, плакавшего горькими слезами; слышались жалобы, крики, ругательства и проклятья по адресу Малик-Дживана; словом, все — мужчины и женщины, взрослые и дети (у индийцев очень нежные сердца) — проливали слезы и выказывали большое сочувствие. Но никто не осмелился обнажить меч. После того как его таким образом провезли через весь город, его поместили в принадлежавший ему сад, называемый Хайдарабад.