История правления короля Генриха VII

Что же касается прав завоевателя, то, несмотря на то, что сэр Уильям Стенли[13], услышав приветственные крики солдат, возложил декоративную корону

[14] (ту, что была на Ричарде во время сражения и найдена среди трофеев) на голову короля Генриха, как будто именно здесь пребывало его главное право, последний твердо помнил, на каких условиях он вступил на землю Англии и сознавал, что опереться на право завоевателя значило привести в состояние страха и свою партию, и всех остальных, ибо это право как бы давало ему власть отменять законы, распоряжаться собственностью людей и тому подобные прерогативы абсолютной власти, которые по своей природе столь тяжелы для людей и столь им ненавистны, что сам Вильгельм, именуемый обычно Завоевателем, сколь бы ни пользовался он властью завоевателя для вознаграждения своих норманнов, поначалу воздерживался от ее открытого применения, прикрывая свои действия титулом, основанным на воле Эдуарда Исповедника[15]

.

Обладая сильным характером, король Генрих решился тотчас бросить жребий; и видя, что со всех сторон его ожидают какие-то трудности, сознавая, что междуцарствие недопустимо и что решение вопроса о престолонаследии не может быть отложено, движимый привязанностью к собственной родословной, предпочитая всем другим тот титул, который делал его независимым, будучи, наконец, по своей натуре и душевному складу человеком, не склонным к опасениям и не любившим заглядывать далеко в будущее, а предпочитавшим пользоваться тем, что приносит текущий день, он решил опереться на титул Ланкастера как на главный, а два других титула — те, что ему давали брак и победа в сражении, должны были служить в качестве дополнительных опор, один — чтобы успокоить тайное недовольство, другой — чтобы подавить открытое сопротивление, не забывая и о том, что в прошлом престол принадлежал Ланкастерскому дому в течение трех поколений и что он мог бы остаться у них навсегда, если бы не слабость и неспособность последнего государя этой династии[16]. Вследствие всего сказанного король в тот же самый день, а именно двадцать второго августа, принял королевский титул своим собственным именем, вовсе не упомянув леди Елизаветы и какого-либо отношения к ней. Этого он неотступно держался и в дальнейшем, что имело своим следствием многие мятежи и другие бедствия. Весь во власти этих мыслей, король перед отъездом из Лестера отправил сэра Роберта Уиллоуби в замок Шерифф-Хаттон в Йоркшире, где по приказу короля Ричарда под надежной охраной содержались леди Елизавета, дочь короля Эдуарда, и Эдуард Плантагенет, сын и наследник Джорджа, герцога Кларенса

[17]. Этого Эдуарда комендант замка передал в соответствии с приказом короля в руки Роберта Уиллоуби, который и доставил его со всеми предосторожностями и тщанием в лондонский Тауэр, где он содержался в условиях строгого заключения. Этот поступок короля, будучи актом чисто политическим и государственным, был вызван не столько тем, что он принял во внимание россказни доктора Шоу у Креста св. Павла о незаконном рождении детей Эдуарда IV[18]

, в каковом случае очередным наследником становился этот юный джентльмен (ибо эта басня никогда не вызывала к себе доверия), сколько твердым намерением избавиться от всех значительных представителей рода Йорков. В этом, однако, король, от силы ли двигавшего им желания или по недомыслию, склонен был проявлять несколько больше пристрастия,чем подобает королю.

Что же касается леди Елизаветы, то ей также было указано возможно скорее отправиться в Лондон и оставаться там со вдовствующей королевой, своей матерью, что она вскоре и сделала, сопровождаемая множеством знати, мужчин и женщин. Тем временем король, не слишком утомляя себя, двигался в направлении Лондона, сопровождаемый криками радости и рукоплесканиями народа, действительно искренними, о чем убедительно свидетельствовали сама форма и полнота выражения народного чувства. Ибо, по всеобщему мнению, это был государь, как бы посланный небесами для того, чтобы восстановить единство и положить конец затянувшимся распрям двух родов, которые, несмотря на периоды затишья при Генрихе IV, Генрихе V и отчасти Генрихе VI, с одной стороны, и при Эдуарде IV — с другой, все время висели над королевством, готовые разразиться новыми потрясениями и бедствиями. И если победа обеспечила ему повиновение, то намерение вступить в брак с леди Елизаветой снискало ему народную любовь; он, таким образом, поистине располагал и повиновением, и любовью подданных.

С другой стороны, король с большой мудростью (от него не были скрыты распространенные в народе привязанности и страхи), желая рассеять всякого рода предположения и опасения, связанные с тем, что престол был им захвачен силой оружия, распорядился, чтобы его передвижение ничем не напоминало военный поход, а воспринималось как путешествие короля, исполненного миролюбия и уверенности.