История религии (Том 5)

Сомнения вытекали уже из самого характера содержания Второзакония. "Содержание всей книги,-замечает П. Эллис,- показывает, насколько мало оно могло представлять собой интерес для Моисея в тринадцатом веке. В ней есть указания на плен и возвращение, описывается церемония заключения Завета в Сихеме, которая имела место после смерти Моисея. В ней есть законы, предполагающие социальные предпосылки, которых не было в течение долгого времени после Моисея. И в книгу включен небольшой трактат о монархии, являющийся преждевременным для эпохи Моисея" (Р. Еllis. Тhе Меn аnd thе Меssagе оf thе Оld Теstament, р. 98-99). Одним словом, книга несет на себе ясную печать послемоисеева происхождения. Когда же она могла возникнуть? В начале XIX в. этот вопрос был поднят протестантским богословом де Ветте, который не только принял отождествление Второзакония с Торой Иосии, но и утверждал, что оно было составлено тогда же, когда книга была найдена (De Wettе. Dissertatio critica qua Deuteronomium a prioribus Pentateuchi liberis diversum alius cuiusdam recensoris opus esse monstratur. Leipzig. 1805).

Библейский повествователь, по его словам, "довольно ясно дает понять, что книга была тогда неизвестна" (М.В.Л. де Ветте. Очерки к введению в Ветхий Завет.-ПБ, с. 274). Эта концепция "инсценировки" и "преднамеренного благочестивого обмана" была безоговорочно принята Велльгаузеновской школой критики Библии (см.: Ю. Веллъгаузен. Введение в историю Израиля. М., 1909, с. 23). Большинство авторов этого направления считали "фикцию" делом рук иудейского духовенства. В самом деле, введение культового моноцентризма и выделение Иерусалима как единственного законного места жертвоприношений ставило иерусалимское священство в привилегированное положение. Сторонники Велльгаузеновской школы указывали также и на ярко выраженный антимонархический характер Второзакония, который мог исходить от жрецов, рвавшихся к власти. Н. Никольский, противопоставляя жрецов пророкам-идеалистам, считал, что именно новый кодекс давал первым неограниченные права, и это само по себе будто бы является достаточным доказательством происхождения книги в жреческой среде (см.: Н. Никольский. Иудейские монархомахи VII в.-"Новый Восток", Э 5, с. 290). Однако эта точка зрения имела и свои слабые стороны. Прежде всего, Второзаконие настаивает на правах левитов, печься о которых столичное духовенство не имело никаких оснований (см.: Д. Фрэзер. Фольклор в Ветхом Завете. М., 1931, с. 33). Во-вторых, уже давно было замечено, что и буква, и дух книги, как и всего "Моисеева Закона", весьма далеки от принципов иерократии. В одном из отечественных исследований по древнееврейскому праву справедливо указывалось на "упорное стремление законодательства Моисея к устранению жреческого сословия от захвата власти" (Н. Голубов. Институт убежища у древних евреев в связи с уголовным и государственным правом Моисея и Талмуда. СПб., 1894, с. 89). В самом деле, мы не находим в Торе Иосии никаких указаний на верховную власть первосвященника и на его особые права в гражданском управлении народом. Уже одно это ставит "жреческую" теорию под сомнение.

Для того чтобы сгладить ее крайности, была выдвинута "пророческая" теория. Стали утверждать, что главными инициаторами реформы и авторами Торы были пророки, которых духовенство лишь поддержало (см.: В. Stade. Geschichte des Volkes Israel, 1887, b. I). В этом предположении имелась определенная доля вероятия. Во-первых, борьба за моноцентризм культа была одновременно борьбой против пережитков язычества. Во-вторых, такой пророк, как Исайя, был убежден в особом религиозном значении Иерусалима. И, наконец, резкий антиязыческий характер Торы вполне соответствовал идеям пророков.

Но и эта теория оказалась неудовлетворительной. Мы уже видели, что пророк Иеремия, величайший проповедник эпохи Иосии, был не слишком горячим сторонником моноцентризма, а Софония, Наум и Аввакум не говорят о нем ни слова. Кроме того, в Торе Иосии мы обнаруживаем черты явно архаические: так, например, в ней содержится отзвук войн, которые вел Израиль при Иисусе Навине. Классический профетизм совершенно отказался от идеи священной войны, которая отражала первобытную стадию израильского сознания. Хотя обычай "херема" и применен к новым обстоятельствам, но принадлежит он времени, отстоящему от классического профетизма на много веков (см.: R. dе Vаих. Аncient Israel, р. 265).

То, что Тора не могла быть создана Хилкией или пророками VII века, ясно хотя бы уже из того, что стремление к моноцентризму проявилось еще при царе Езекии. На этом основании наиболее авторитетные библеисты отнесли возникновение Торы ко времени Езекии или Менаше (Р. Киттель. История еврейского народа, I, с. 455; R. dе Vаих. Idem, р. 339; J. Вright. А History оf Israel, р. 255; G.Т. Мапtlу. Тhе Воок оf the Law. Studies in the Date of Deuteronomy. London, 1957; R. dе Vаих. Studies in Deuteronomy, 1950; М. Виber. Тhе Рrорhetic Fаith, р. 159).