История религии в 2 томах

Для Гераклита противоречие являлось одним из коренных свойств мироздания. «Борьба — отец всему и царь». «Борьба всеобща… все рождается через распрю». Но творческая сила «распри» не просто в противостоянии и противоборстве полюсов, а в их соединении. «Расходящееся с самим собой приходит в согласие, самовосстанавливающуюся гармонию лука и лиры». Так через двойственность образуется единство, которое в процессе становления снова поляризуется для нового синтеза. «Из всего возникает единое, и из единого — все», — утверждал Гераклит. «Этот космос, тот же самый для всех, не создал никто из богов, ни из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живым огнем, закономерно разгорающимся и закономерно погасающим». Огонь у Гераклита — не просто принцип единства, проступающий за видимой картиной мирового процесса, он «разумен» по своей природе; это верховное Божество (не совпадающее с мифологическим Зевсом) и «судия» мира. Этот вселенский закон Гераклит впервые назвал Логосом,

что значит: слово, мысль, закон, разум. Логос у Гераклита — это начало, определяющее все процессы быстротечного мира, рациональная его сущность, сходная с тем, что человек осознает в себе как разум. По аналогии с человеческим мышлением Логос мира проявляет себя как «замысел, устроивший все». Источником Логоса, по учению Гераклита, несомненно, является вселенский Огонь.

Для Гераклита Божество не есть живое личностное начало, но, скорее, Сила, неотделимая от самого космоса. Он полагал, что через определенные, очень большие промежутки времени космос возвращается в изначальное огненное состояние и потом рождается из Огня… Следовательно, истории нет, впереди нельзя ждать новых ступеней к совершенству. Состояние Вселенной, созидаемой борющимися силами, состояние человечества, погруженного в «распрю», представлялось Гераклиту вечным.

Как же согласовать эту картину бессмысленно кипящей Вселенной с высшим Разумом, с Логосом? Ответ Гераклит дает решительный и весьма суровый: «Для Бога все прекрасно, хорошо и справедливо, а люди одно приняли за справедливое, а другое — за несправедливое». Это означает, что Божественное бытие живет своей жизнью, что оно не связано с

человеком, не считается с ним. Люди — лишь страдательные существа, порожденные космической «игрой в шашки». Верховный Огонь «отрешен от всего», находится по ту сторону человеческих ценностей.

Гераклит пытался построить теологию, не отделяя Божественного от природы, духа от материи. Естественно поэтому, что черты природного мира: внеморальная закономерность и детерминизм — были перенесены им и на высшую Реальность.

Сократ. Афины, вторая половина V в. до Р.Х.

В отличие от Гераклита Сократ (ок. 470—399 гг. до Р.Х.) искал истину не в природе, а в человеке. Что такое сам

человек? Для чего он живет и как он должен жить? Существует ли истина, или она — мираж? Вот вопросы, которые рано стали занимать Сократа. Он искал великого, прекрасного и истинного, но говорил так просто, прибегал к таким обыденным примерам и сравнениям! Он учил людей добру, но беспощадно издевался над ними. Эта двуликость Сократа многих сбивала с толку, а ведь именно в ней можно видеть ключ к пониманию личности философа. Не заставляло ли его надевать личину простачка, играть комедию, почти юродствовать какое–то особое целомудрие и скрытность? Быть может, ирония и неуемная говорливость помогали ему оберегать тайный огонь души? Не случайно Сократ, с виду безобидный говорун, оказался настоящим «возмутителем спокойствия» Афин.

Это было время кризиса афинской демократии, всеобщего равнодушия к высоким идеалам, попрания прав человека. И вот на афинских площадях стал появляться коренастый человек с отвислым животом; казалось бы, его курносое лицо с глазами навыкате и толстыми губами могло вызывать только жалость и насмешку у греков, большое значение придававших внешней привлекательности. Но его огромный лоб как бы говорил о могучем уме. Сократ нередко обращался к первому встречному и несколькими вопросами втягивал собеседника в дискуссию. Его манера вести спор располагала и заинтриговывала, он, казалось, готов был дать спорщику положить себя на лопатки. Однако в итоге Сократ приводил в замешательство любого острослова.

Первым делом философ попытался изобличать самоуверенный догматизм и начал с искреннего признания: «Я знаю, что ничего не знаю». Ради своей миссии Сократ пренебрегал всеми жизненными удобствами, став чем–то вроде нищенствующего подвижника. Но он не был аскетом, его самоотречение было поиском свободы: он отворачивался от всего, что порабощает и связывает.