История Рима от основания Города

54

. Затем Секста начали приглашать на общественные совещания. Здесь, объявляя себя во всех других вопросах согласным со старожилами Габий, как людьми боле опытными, сам он постоянно настаивал на войне и в этом деле приписывал себе особенный авторитет, так как ему известны силы обоих народов и он знает, что гордость царя наверное ненавистна гражданам, если даже дети оказались не в состоянии выносить ее. Побуждая таким образом постепенно знатнейших габийцев к возобновлению войны, сам он с наиболее отважными юношами предпринимал набеги с целью грабежа, а вводя их в обман всеми словами и делами, увеличивал доверие к себе, конечно неосновательное, и в конце концов был избран вождем для этой войны. Тут, пока происходили незначительные стычки, перевес в большинстве случаев оказывался на стороне габийцев, и так как масса не знала цели всех этих действий, то знатнейшие и самые простые габийцы наперерыв друг перед другом верили, что Секст Тарквиний богами послан им в вожди. А принимая одинаковое участие в опасностях и трудах и разделяя щедро добычу, он приобрел такое расположение среди воинов, что Тарквиний-отец не был сильнее в Риме, чем сын в Габиях.

Итак, видя, что сил собрано достаточно для любого предприятия, он посылает одного из приближенных в Рим к отцу спросить, что он должен делать, так как боги даровали ему стать всемогущим в Габиях. Этому вестнику, вероятно, потому, что он казался не особенно надежным, на словах не дано было ответа; но, как бы размышляя, царь перешел в находившийся при доме сад в сопровождении вестника сына и, прогуливаясь здесь молча, говорят, стал сбивать палкой головки мака. Утомленный вопросами и ожиданием ответа, вестник вернулся в Габии, все равно что ничего не сделав; передает, что он сам сказал и что видел; вследствие ли раздражения, или ненависти, или врожденной гордости, царь не сказал-де ни одного слова. Когда Сексту стало ясно, чего хочет отец и какое он дает ему наставление обиняками без слов, он истребляет знатнейших габийцев, одних при помощи обвинения перед народом, других – пользуясь ненавистью, вызванной их собственными действиями. Многие были убиты открыто, другие, обвинение которых не могло быть достаточно внушительно, – тайно. Некоторым, если они того хотели, предоставлено было бежать, другие были отправляемы в изгнание, а имущество отсутствующих, наравне с имуществом умерщвленных, шло в раздел. Это было источником щедрых раздач и наживы; и чувство удовольствия, испытываемое отдельными людьми от выгоды, отнимало сознание общественной беды, пока осиротелая и беспомощная габийская община не была передана без битвы в неограниченную власть римскому царю.

55

. Овладев Габиями, Тарквиний заключил мир с эквами, а с этрусками возобновил договор. Затем он сосредоточил свое внимание на городских сооружениях; первым его делом было воздвигнуть храм Юпитеру на горе Тарпейской, который должен был остаться памятником его царствования и имени царей Тарквиниев, из коих отец дал обет, а сын выполнил его. И чтобы вся площадь не принадлежала никакому другому божеству, кроме одного Юпитера и его храма, который сооружался, он решил снять посвящение с капищ и часовен, которых там было несколько; они сперва были обещаны царем Тацием в критический момент битвы против Ромула, а затем освящены и посвящены[136]

. Рассказывают, что при закладке этого сооружения боги явили свою силу, чтобы показать величие государства, а именно: допустив снятие посвящения со всех остальных капищ, птицы не согласились на таковое же при храме Термина[137]. Это знамение и гадание было понято так: то, что Термин сохранил прежнее место, так как он один из всех богов не был вызван из посвященных ему пределов, предвещает прочность и незыблемость всего государства. За этим знамением вечности последовало другое, предвещавшее величие государства: когда рыли землю для фундамента, говорят, найдена была человеческая голова с сохранившимися чертами лица. Это явление совершенно ясно предсказывало, что тот храм будет твердыней государства и главою его, и в этом смысле высказывались как те прорицатели, которые были в городе, так и те, которые для совещания об этом были вызваны из Этрурии. Царь все больше не жалел затрат; таким образом, пометийской добычи, предназначавшейся, чтобы довести здание до вершины, едва хватило на фундамент. Тем более я склонен верить Фабию – помимо его древности, – что денег было только сорок талантов, чем Пизону, который сообщает, что на это дело было отложено сорок тысяч фунтов серебра: такой суммы нельзя было ожидать от добычи с одного тогдашнего города, и ее, во всяком случае, не превысила бы стоимость фундамента даже теперешних великолепных зданий.