Перепись 1710 года зафиксировала уменьшение численности дворов на одну пятую, однако правительство не поверило переписчикам.[418]
Сокращение числа дворов было истолковано как результат распространившейся практики сведения нескольких дворов в один с целью уменьшения обложения. Более строгая и точная подушная перепись 1719–1721 годов действительно показала, что по сравнению с 1678 годом численность населения возросла с 8,6 до 11,6 млн. человек (в границах 1650 года).[419] Хотя в целом население в годы Северной войны, по-видимому, не уменьшилось, отдельные категории населения понесли существенные потери – в особенности это касается монастырских крестьян, на которых падала наибольшая тяжесть налогов. Население домовых патриарших вотчин в 1679–1702 годах увеличилось с 32 до 49 тыс., а к 1719 году уменьшилось до 46 тыс. Суздальский Спасо-Евфимьев монастырь к концу войны потерял от голода и побегов около трети из 20 тысяч крестьян.[420] Особенно сложным было положение крестьян северных областей, которым приходилось нести тяжелые повинности, связанные со строительством Петербурга. Население восточной части Вологодского уезда в 1678–1719 годах сократилось наполовину, а в целом численность населения северных уездов уменьшилась на 13 %.[421] На значительной территории Центрального района (Владимирский и ряд других уездов к востоку от Москвы) население в 1678–1719 годах не увеличилось, и поскольку в 1678–1700 годах оно, очевидно, росло, то это означает, что в 1701–1719 годах население этих территорий сокращалось.[422]Резкий рост налогов и повинностей привел к массовому бегству крестьян в южные области, на Дон, на Украину, в Сибирь. Бежали большими партиями, «многолюдством, человек по сту и более».[423]
Правительство приняло жесткие меры, чтобы остановить это бегство, была введена паспортная система и создана цепь кордонов вдоль границ.[424] Однако начальник уральских горных заводов Геннин докладывал, что если вернуть беглых, то все заводы будут пусты, что бегство не остановить, даже если поставить караулы на каждой версте.[425] В 1707 году была предпринята операция по возвращению беглых с Дона – в результате там вспыхнуло большое крестьянское восстание, и летом 1708 года войскам Петра I пришлось сражаться на два фронта: против вторгшихся в страну шведов и против собственных крестьян. В этой ситуации Петр предписывал карателям самые жестокие меры: «… Людей рубить, а заводчиков на колеса и колья… ибо сия сарынь кроме жесточи не может унята быть».[426]«Известно, что среди низших классов населения… распространено было крайне враждебное отношение к личности Петра и его деятельности… – писал Н. П. Павлов-Сильванский. – Жаловались больше всего на то, что… „крестьян разорил с их домами, мужей побрал в рекруты, а жен и детей осиротил“».[427]
В народе ходили слухи о том, что царь «подмененный», что он не русский, а немец, или даже, что царь – «антихрист», воцарившийся перед концом света. После подавления больших восстаний на Дону и в Астрахани народное сопротивление приняло форму широкого движения партизан-разбойников. Беглые крестьяне и рекруты собирались в отряды разбойников, разбои стали повсеместными, и против них не помогали никакие меры. Разбойники ходили отрядами в 200 и более человек с «порядком регулярным», и не только грабили помещичьи дома и монастыри, но иногда врывались и в города, разбивали тюрьмы и освобождали своих соратников. Вооруженные отряды разбойников и беглецов с боем прорывались через пограничные кордоны и уходили в Польшу.[428]Ненависть к Петру чувствовалась не только в народной среде – она проявлялась и в других сословиях. Выше упоминалось о недовольстве дворянства. Священники были возмущены секуляризационными мерами императора. В 1707 году Нижегородский митрополит Исайя в ответ на очередное требование денег разразился гневной тирадой: «Как хотят другие архиереи, а я за свое умру, а не отдам… И так вы пропадаете, как червей, шведы вас побивают, а все за наши слезы и за ваши неправды…»[429]
Феодосий, архиепископ новгородский, говорил о Петре после его смерти: «Излишняя его охота к сведению тайных дел показует мучительское его сердце, жаждущее крови человеческой… Никому не верил, только молодым своим придворным и зловестным людям, для чего и тайных имел шпионов… для того подозрения всех боялся, за не очень важные слова повелевал казнить смертью».[430] «Тайная канцелярия день и ночь работала в Преображенском, – писал Н. М. Карамзин, – пытки и казни служили средством нашего славного преобразования государственного. Многие гибли за одну честь русских кафтанов и бороды: ибо не хотели оставить их и дерзали порицать монарха. Сим бедным людям казалось, что он вместе с древними привычками отнимает у них самое Отечество».[431]2.6. Структурный кризис и традиционалистская реакция