История Российская IX-XVII вв.

Самодержец писал, что волен казнить любого подданного. Но жизнь вскоре преподала ему жестокий урок. Переводчик царского лейб–медика Альберт Шлихтинг, едва ли не самый осведомленный мемуарист того времени, сообщает, что после казни Овчины некоторые знатные лица вместе с верховным священнослужителем, пораженные жестокостью этого поступка, потребовали от царя прекратить убийства своих подданных без всякой вины и проступка с их стороны. Речи бояр не только по существу, но и по словесным оборотам напоминали обличения Курбского. «Христианскому государю, — заявили члены высшего государственного органа, — не подобает свирепствовать против людей так, как против скотов, пусть он побоится справедливой кары Бога, который обычно наказует за невинную кровь даже в третьем поколении»[526]

. Свидетельство А. Шлихтинга находит подтверждение в официальной московской летописи, подробно излагавшей обращение Ивана IV к населению Москвы в январе 1565 г. Объясняя народу причины своего гнева на бояр, царь писал, что те лишили его права карать виновных: едва он захочет наказать и смирить опальных бояр, князей или детей боярских «в их винах», как члены думы вместе с дворянами и дьяками, «сложась» с епископами и архимандритами, «покрывают» виновных[527]

. Жалобы царя не оставляют сомнения в том, что, помимо «верховного священнослужителя» — митрополита Афанасия, протест заявил весь священный собор, а выступление думы поддержали дворяне и «все приказные люди», иначе говоря, высшие приказные чины. Казни, осуществленные в ближайшие месяцы после убийства Овчины, указывали на круг лиц, возглавивших выступление высших сословий Московского царства. В их числе были двоюродный брат Овчины боярин князь Д. И. Немого — Оболенский и несколько других Оболенских, князь А. Б. Горбатый — Суздальский, князь П. М. Щенятев с родственниками князьями Куракиными и другие лица.

Не зная подлинных причин выступления, А. Шлихтинг склонен был объяснить дело тем огромным влиянием, которым якобы пользовался в Московии «граф Овчина». В действительности его гибель послужила не более чем поводом для выступления влиятельных общественных сил, стремившихся остановить террор. Разрыв самодержца с Боярской думой, представительным органом высшей аристократии, означал крушение традиционного порядка управления. Без санкции думы, более того, без суда и следствия монарх казнил видных членов думы М. П. Репнина, Ю. И. Кашина, Д. И. Хилкова, Н. В. Шереметева, заточил в монастырь фактического главу Избранной рады Д. И. Курлятева, подверг аресту и пыткам бояр В. В. Морозова и И. В. Большого Шереметева. Описанные репрессии неизбежно вели к разгрому Боярской думы и отстранению ее от власти.

А. Д. Басманов настойчиво советовал государю разрешить кризис с помощью насилия. Однако Иван IV и его новое окружение не обладали необходимой властью и авторитетом, чтобы ввести в стране чрезвычайное положение вопреки воле Боярской думы и церковного руководства. Между тем дума и митрополит осуждали любые попытки возобновления террора. Царь не мог рассчитывать на успех, если бы вздумал добиваться осуществления своих замыслов путем обычной процедуры утверждения его указа в Боярской думе и на священном соборе. По этой причине он вынужден был избрать совершенно необычный способ действия. Стремясь навязать свою волю думе, Иван объявил об отречении от престола. Таким путем он рассчитывал вырвать у думы согласие на введение в стране чрезвычайного положения и новые репрессии против Боярской думы, отказавшейся повиноваться монарху.

Отречению Грозного сопутствовали драматические события. С наступлением зимы 1564 г. Иван стал готовиться к отъезду из Москвы. Он посещал столичные церкви и монастыри и усердно молился в них. К величайшему неудовольствию церковных властей, он велел собрать и свезти в Кремль самые почитаемые иконы и прочую «святость». В воскресенье, 3 декабря, Грозный присутствовал на богослужении в кремлевском Успенском соборе. После окончания службы он трогательно простился с митрополитом, членами Боярской думы, дьяками, дворянами и столичными гостями. На площади перед Кремлем уже стояли вереницы нагруженных повозок под охраной нескольких сот вооруженных дворян. Царская семья покинула столицу, увозя с собой всю московскую «святость» и всю государственную казну. Церковные сокровища и казна стали своего рода залогом в руках Грозного.

Царский выезд был необычен. Ближние люди, сопровождавшие Грозного, получили приказ забрать с собой семьи. Оставшиеся в Москве бояре и духовенство находились в полном неведении о замыслах царя и «в недоумении и во унынии быша, такому государьскому великому необычному подъему, и путного его шествия не ведамо куды бяша».