История русских обителей Афона в XIX–XX веках

На Афоне еще остались монахи, которые помнят о. Никона. Нам было известно три монаха, которые его знали. С одним из них нам поговорить не удалось, другие же два[273] дали бывшему полковнику исчерпывающую характеристику, поминутно восклицая: «Калос[274]… калос». Еще удалось нам узнать, что о. Никон свободно владел пятью языками: английским, немецким, французским, итальянским и испанским. Но получить более подробные сведения было очень трудно, так как афонские монахи мало внимания уделяют внешним моментам или фактам биографии своих собратьев по монашеской жизни.

Иеросхимонах Никон (Штрандтман)

Он поселился на Афоне не позднее конца 30-х гг. На Каруле сама местность делает человека затворником: кругом обрывы и пропасти, по которым можно передвигаться только с помощью веревки. Собственно, все предыдущее: и о его брате, и о блестящем прошлом, и о принадлежности к высшим слоям русского общества – говорится только для того, чтобы подчеркнуть тот невероятный контраст между прежней жизнью и карульской нищетой, в которой достаточно только одного – камней[275].

О. Никон редко покидал Святую Гору. Один раз он совершил достаточно долгую поездку по Европе и Америке, побывал в Джорданвилле. С тех пор у него завязались с этим монастырем самые дружественные отношения. Он внимательно следил за изданиями монастыря, читал «Православный путь» и «Православную Русь». Он также ежегодно небольшое время проводил в Салониках, но последние годы безвыездно жил на Каруле, к высотам которой, по выражениям автора некролога в «Православной Руси», «питал особую нежную любовь, которую он отмечал в своих письмах, но даже в уединении, в глуши, он духовно ощущал ту безбожную отраву, которая распространяется по всему миру и, конечно, не оставляет без воздействия и Святую Гору». Он предчувствовал то время, когда ему придется покинуть свое пристанище, но до этого он, к счастью, не дожил. О. Никон прожил около 90 лет и отошел ко Господу 20 сентября 1963 г. Трудно себе представить, как можно было жить в таком возрасте на суровой Каруле, где в то время нельзя было рассчитывать на медицинскую помощь или просто найти медикаменты. Пост и молитва так угодны Богу и столь необходимы людям, что Всевышний продлевает дни своих служителей, нарушая этим законы природы. Чтобы оценить подвиг о. Никона и подобных ему отшельников, достаточно один раз побывать на Каруле. В самые жаркие месяцы камень там раскаляется на беспощадном солнце, и, кажется, нет спасения от жара ни днем, ни ночью. Уж не говоря о том, что подобные отшельники отрезаны не только от мира, но и от других афонских обителей. Крутые склоны, по которым передвигаться чрезвычайно трудно, не дают возможности часто нарушать уединение и любого способны сделать постником: по отвесным скалам не понесешь ничего лишнего.

Архимандрит Херувим, оставивший уникальное описание Карули 40-х гг. прошлого столетия, дважды упоминает в своей книге «Удел Божией Матери» о. Никона. Первый раз он описывает одно из посещений старца, когда молодой послушник, будущий архимандрит, восторгается смирением русского монаха. Это описание может рассказать гораздо больше самых точных фактов из биографии: «Затем я пошел в исихастирион[276] русского аскета Никона. Открылась дверь, и показалась эта замечательная личность. Он первый сделал поклон и что-то сказал по-русски. Я слушал его, ничего не понимая, смотрел на него и поражался. „Вот, – думал я себе, – небесный человек, который находится еще на земле! Сколько раз хотелось бы нам повстречаться в жизни с такими людьми! Я верю, что самое черствое, самое напоенное мирскими помыслами сердце, не может остаться не взволнованным и безразличным перед величием, которое являют дикость места и покой, безмятежность этих людей: оно открывает, смягчает, умиляет…”

Разрушенный храм келльи Святых Архангелов

Когда я попросил у него какой-нибудь сосуд, чтобы положить ему немного варенья из айвы, которое мы обычно варили в своей каливе, он отказался. Однако уступил, когда я стал настаивать. Пошел и принес мне глиняную тарелку. С первого взгляда было заметно, что он много раз использовал ее, не моя. Ясно были видны остатки пищи! На какой-то момент я заколебался, можно ли положить сюда варенье. Однако старец, поняв мое замешательство, заулыбался и сказал мне на ломаном греческом:

– Я – пустынник, пустынник я.

Я положил варенье на эту отталкивающую для нас, обычных людей, тарелку. Я был взволнован строгостью, порабощением плоти и чувств старого аскета. Кто знает, как он использует это варенье… Может, как древние аскеты, которые наливали воду в еду, чтобы она утратила свой вкус и чтобы таким образом не услаждать своего вкуса.