История русской армии

При разборе войны 1735–1739 годов – четвертой по счету войны России с Турцией за полстолетия – мы должны прежде всего отметить полную несогласованность в действиях союзников – русских и австрийцев. Несогласованность эта с нашей стороны намеренная, три раза цесарь обращался в Петербург за помощью и три раза получал отказ по настоянию Миниха. Лозунг «сам погибай, а немца выручай» в те времена нашим правительством (хотя и состоявшим из немецких временщиков) в степень непреложного догмата еще возведен не был. Русские войска поэтому не были вовлечены в австрийскую катастрофу{103}.

Внутренняя политика России все время отражается на ходе войны. Бирон и Миних – соперники, и курляндец был очень рад удалению своего «риваля» в южные степи, подальше от Петербурга, где он тем временем окончательно упрочил свою власть. Однако, когда в 1739 году после Ставучан для Бирона возникла опасность узреть Миниха в ореоле триумфатора, он быстро склоняет Императрицу к заключению мира, тем более что война сильно истощила и без того скудные финансы, и продолжать ее становилось рискованным, так как разгром Австрии освобождал главные силы турок (русский фронт Порта считала второстепенным, двинув две трети армии своей с самого начала против Австрии).

Русская стратегия в общем плачевна. В четырех крымских походах 1735, 1736, 1737 и 1738 годов в каждый последующий повторяются ошибки предыдущего, а все вместе повторяют ошибки допетровских времен, хождений Голицына к Перекопу. Основная ошибка – это слишком большая, громоздкая армия, которую трудно довольствовать. Легкий летучий корпус, «корволант», из драгун с конной артиллерией вполне мог бы ее заменить.

Походы Миниха 1737 года – к Очакову и обратно, в 1738 году – к Днестру и обратно – особенно напоминают допетровское полкохождение. Армия движется одной сплошной массой (в последнем случае одним большим «кареем» с обозом посередине). Не говоря об организационных пороках армии (переобременение ее тяжестями), самый центр войны – безлюдная степь, т. н. «Дикие Поля» – способствовали неудаче этих двух походов, где мы лишились не более 8 тыс. людей в боях, а свыше 60 тыс. погибшими от болезней и лишений.

Вся эта пятилетняя изнурительная война могла бы состоять из одной лишь кампании 1739 года. Более того, Миних мог бы перенести военные действия на север к Хотину еще в 1738 году: неудача предыдущей (очаковской) кампании, казалось, должна была доказать ему неудобство ведения войны на театре, для которого тогдашняя русская армия не была подготовлена. Повторив в кампанию 1738 года все ошибки предыдущей кампании, Миних затянул войну на год и, потеряв этот год даром, не имел уже времени довести до конца свою кампанию 1739 года.

Ласси, видя страдания своих войск в крымских походах, испросил разрешения их больше не предпринимать. Сравнение его полководчества с таковым же Миниха напрашивается само собой – и оно отнюдь не в пользу этого последнего. Для честолюбивого и эгоистичного Миниха страдания войск решительно ничего не значили, он смотрел на войска главным образом и прежде всего как на орудия для достижения своих целей, своих планов, своей политики.

Совершенно другой характер носит деятельность Ласси. Это благородная солдатская фигура, старый честный и храбрый воин, всегда стоявший в стороне от придворных интриг, живший интересами армии и нуждами своих подчиненных. По словам генерала Д. Ф. Масловского, он был бессменным часовым на страже действительных нужд осиротевшей русской армии, заброшенной во все время владычества Бирона и Миниха… Этой армии он отдал 50 лет своей жизни и, умирая в 1750 году, мог сказать, что вся его жизнь была дана «на потребу воинскую» его второй родины.

Как бы то ни было, Миних, всегда старавшийся быть на виду, получал первые роли – Ласси оставался в тени.

* * *