История русской литературы XIX века. Часть 2. 1840-1860 годы

1. Немотивированное включение в речь героя ненужных, неуместных подробностей.

«Утро делового человека». Свой рассказ о визите к министру, имеющем важное значение для карьеры обоих собеседников, Александр Иванович начинает издалека, с упоминания о том, какая была в тот день погода и какое нижнее белье на нем было одето: «Сегодня поутру было немножко холодненько. Ведь я, как, думаю, вам известно, имею обыкновение носить лосиновую фуфайку: она гораздо лучше фланелевой и притом не горячит. И по этому-то случаю я велел подать себе шубу». О том, что он носит лосиновую фуфайку (бесподобное гоголевское «как, думаю, вам известно»), Александр Иванович сообщает с убежденностью, что детали его нижнего гардероба должны быть интересны окружающим не менее, чем подробности его разговора с министром. «Женитьба».

Сваха Фекла объясняет Кочкареву, как найти дом Агафьи Тихоновны: «А вот как поворотишь в проулок, так будет тебе прямо будка, и как будку минешь, свороти налево, и вот тебе прямо в глаза – то есть, так вот тебе прямо в глаза и будет деревянный дом, где живет швея, что жила прежде с сенатским обер-секлехтарем. Ты к швее-то не заходи, а сейчас за нею будет второй дом.» и т. д. Жевакин, представляясь Арине Пантелеймоновне, ни с того ни с сего стал подробно рассказывать про какого-то своего однофамильца, который был ранен «под коленком, и пуля так странно прошла, что коленка-то самого не тронула, а по жиле прихватила – как иголкой сшило, так что когда, бывало, стоишь с ним, все кажется, что он хочет тебя коленком сзади ударить». «Ревизор». Не менее колоритен и рассказ Бобчинского и Добчинского о том, как они «вычислили» в проезжем бедном чиновнике Хлестакове «настоящего» ревизора. Это «неожиданное известие» как-то странно сосуществует в голове двух сплетников с «будкой, где продаются пироги», с ключницей городничего Авдотьей, которая была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву за бочонком для французской водки… Далее повествуется о «желудочном трясении» у Петра Ивановича, о трактирщике Власе, жена которого три недели тому назад родила «пребойкого мальчика», и т. д.

На первый взгляд кажется, что Гоголь просто смеется над патологическим многословием своих героев, стремящихся заполнить «пустоты» сознания всяким мелочным вздором. Конечно, есть в этом комическом приеме и такое, чисто фарсовое назначение. Но все-таки суть им не ограничивается. Уже само по себе желание возвести мелочные интересы в статус государственного дела, придать им чуть ли не мировое значение показательно. Герои сами желают обманываться, принимая малое за большое, ничтожное за великое. Поэтому Хлестакову и не пришлось особенно стараться, выдавая себя за ревизора: понимание разницы между «фитюлькой» и важным чиновником давно уже утрачено окружением городничего. Знаменательно также, что в ряду ненужных «подробностей» находятся люди. Они кощунственно уравниваются в речи героев с «лосиновой фуфайкой», разнообразными «будками», «пирогами», «бочонком для французской водки» (уже само по себе наличие в российском уездном городе таинственной «французской водки» может вызвать удивление), «желудочным трясением» и т. п. Духовное (человек) приравнивается к плотскому (еда), оно становится «деталью» вещной обстановки, интерьера. Гоголь по-своему использует типичный для русской комедии прием включения в действие так называемых «внесценических персонажей». В отличие от комедий Фонвизина или Грибоедова, эти персонажи, как правило, ничего не типизируют и не расширяют. «Прелесть в том, – проницательно замечает В. Набоков, – что эти второстепенные персонажи потом так и не появляются на сцене. Все ружья висят в воздухе и не стреляют; надо сказать, что обаяние его намеков и состоит в том, что они никак не материализуются»[152]

. Да, все, что читателю и зрителю известно об этих внесценических персонажах, – это их должности или, в лучшем случае, имена (иногда отчества и фамилии). Ключница Авдотья, Антон Филиппович Почечуев, трактирщик Влас, швея, «обер-секлехтарь» – это не люди, а некие загадочные фантомы, имена и фамилии которых часто ничего не значат. Ибо они называют призраки. Прием сатирически значащей фамилии Гоголь постепенно начинает выводить из арсенала художественных приемов русской комедии (хотя, разумеется, и остается еще значительное количество «Пролетовых», «Гибнеров», «Держиморд»). И это важно, поскольку именно в комедиях Гоголь начинает показывать трагический процесс деноминации (разыменования) человека, утраты им своего лица, а вместе с ним – и своего имени. Все больше вводится фамилий и имен, представляющих бессвязный набор звуков, откровенную бессмыслицу (Прольдюковский, Почечуев, Яичница, Кочкарев, Сквозник-Дмухановский, Швохнев и т. п.).