История русской литературы XIX века. Часть 3. 1870-1890 годы

У Пушкина и Гоголя бедные чиновники (Самсон Вырин из «Станционного смотрителя» и Акакий Акакиевич Башмачкин из «Шинели»), согласно авторским задачам, были лишены внутреннего голоса, развернутой самооценки. Макара Девушкина отличают высокая степень рефлексии, попытка осмыслить бытие через восприятие убогого быта себе подобных, заурядных уличных происшествий, канцелярско-служебных эпизодов и интимных жизненных ситуаций. Чиновник Достоевского вдруг громко «заговорил» в своих письмах о материях самых разных: о литературе, о правах родителей эксплуатировать малолетних детей, о человеческом достоинстве. Значительно расширились горизонты сознания маленького человека. Так подспудно изживался опыт «натуральной школы», обогащался новыми художественными возможностями реализм.

Подвергся существенной трансформации и эмоциональный строй личности. Любовь немолодого человека к девушке, живущей напротив в мещанском домишке, воссоздается вне выраженного эротического контекста. Она сродни отцовскому чувству. И в этом Макар Девушкин близок Самсону Вырину. Но если у Вырина привязанность к дочери принимает эгоистический характер⁵⁵

, то в любви Макара к Вареньке Добро-селовой своеобразно выраженная христианская жертвенность героя. Она проявляется в маленьких, но поистине самоотверженных поступках, дарующих герою радость и ощущение подлинного счастья. Не выглядит случайным поэтому имя героя — Макар, что в переводе с греческого означает блаженный, счастливый. Заявленной оказывается ведущая в творчестве Достоевского этико-философская модель человеческой личности, живущей в соответствии с требованиями религиозного идеала служения ближнему. В «Братьях Карамазовых» эта модель будет обозначена особым термином-эмблемой: идеал Мадонны (ср. антитетичный идеал содомский).

Едва ли не единственная «корысть» Макара обнаруживается в его последнем письме: герой горько сетует, что адресат его писем исчезает как раз в тот момент, когда у него «и слог теперь формируется». Признание в острой необходимости «только бы писать» задает неожиданную условно-литературную ретроспективу на историю взаимоотношений двух героев. В нее включаются и Акакий Башмачкин, переписывающий бумаги с мечтой о шинели-«невесте» и бунтующий в предсмертном бреду после ее утраты, и Евгений Онегин, пишущий письмо Татьяне, и гетевский Вертер.

Смысл этого плана интертекстуальности романа двойственен. Во-первых, исчезающая надежда на счастье, недосягаемая мечта, ускользающее блаженство предоставляет страдающему герою возможность стремительного роста, самоопределения, хотя бы трагического, а потрясенному сознанию — возможность просветления, хотя бы кратковременного, в момент любовной катастрофы. У позднего Достоевского произойдет драматическая по сути инверсия смысла: Свидригайлов, Став-рогин, герой рассказа «Кроткая» — эти персонажи в момент абсолютного крушения надежд на личное счастье возвысятся над собой, над своим прошлым и, осознав полное моральное фиаско, осудят себя. В первом романе Достоевского использованная писателем архаичная схема исчезающей невесты оставляет открытой судьбу героя. Возможно, формой его жизни станет подлинное творчество, возможно, писательство приобретет характер бесплодного конструирования реальности. В таком «эпистолярном» варианте мечтательства (типа самосознания и поведения, исследуемого Достоевским в эти годы) заключался второй смысл рассмотренного интертекстуального ряда.

Картина мира произведения расширяется за счет писем Вареньки Доброселовой. Мотивы сиротства, оклеветанной невинности, грязного сводничества, непосильного труда, неравного брака довлеют в письмах героини. Они более «эпичны», чем пронизанные «чувствительной» стихией, трагикомической патетикой или высокой риторикой письма Девушкина. Опираясь на традицию и одновременно смело порывая с ней, Достоевский с помощью писем передает психологию самораскры-вающихся героев, наделяя обоих участников заочного диалога неповторимым голосом. Речь Вареньки Доброселовой сдержана, суховата, порой почти официальна. Что же касается Макара Девушкина, то автор умело пользуется и выспренними риторическим фигурами, и косноязычными фразами, создавая иллюзию непосредственного потока мыслей и чувств, захлебывающейся, взбудораженной речи, напряженных подъемов эмоционального тона и интонационных вибраций⁵⁶

. Писатель заглядывает в глубины сердца исповедующегося героя, позволяет ему произвести «публичный» самоанализ, сделать достоянием другого его результаты и, что очень важно, непроизвольно обнажить то, что сам герой не в силах «отследить» и верно оценить.