История русской литературы XIX века. В 3 ч. Ч. 2

В 1832 г. писатель знакомится с Н.В. Гоголем. Это событие во многом способствовало развитию его прозаического дара. В 1834 г. в свет вышел рассказ «Буран», с которого начинается отсчет нового этапа творчества С.Т. Аксакова, — этапа, который вывел писателя из ряда второстепенных литераторов. Самые значительные его работы появились лишь в 1840-1850-е годы. Это «Записки об уженьи рыбы» (1847), «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии» (1852), «Рассказы и воспоминания охотника» (1855), «Семейная хроника и воспоминания» (1856) (отрывки из этого произведения печатались раньше — в 1846 г.), «Детские годы Багрова-внука» (1858).

«Записки об уженьи рыбы», «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», «Рассказы и воспоминания охотника» свидетельствовали о появлении в русской литературе нового типа художника, который органично связан с миром природы, не только знает этот мир с научной точностью, но и воспроизводит его с высоким художественным мастерством и поэтичностью. «Всякая опытность и наблюдения человека, страстно к чему-нибудь привязанного, могут быть полезны для людей, разделяющих его любовь к тому же предмету», — писал С.Т. Аксаков. «Натуральная история рыб», описанная в «Записках об уженьи...», была и остается интересной как кабинетному ученому, так и читателю, для которого важна эстетическая сторона произведения. Каждая главка «Записок» заключает в себе своеобразный художественный портрет рыб. Ерш, как отмечает писатель, обладает темно-синими глазами, он «пестрый, кроме брюшка, но пестринка какого-то темноватого, неопределенного цвета», «весь блестит зеленовато-золотистым лоском, особенно щеки». Создает С.Т. Аксаков и своеобразную картину нравов рыб, отмечая, например, что хитрость щук доходит до «неразумного излишества». Подобные принципы положены и в основу охотничьих рассказов писателя. Тургенев отмечал, что Аксаков «смотрит на природу (одушевленную и неодушевленную) не с какой-нибудь исключительной точки зрения, а так, как на нее смотреть должно: ясно, просто и с полным участием; он не мудрит, не хитрит, не подкладывает ей посторонних намерений и целей; он наблюдает умно, добросовестно, тонко; он только хочет узнать, увидеть. А перед таким взором природа раскрывается и дает ему «заглянуть» в себя. Оттого, вы будете смеяться, но я вас уверяю, что когда я прочел, например, статью о тетереве, мне, право, показалось, что лучше тетерева жить невозможно... Если бы тетерев мог рассказать о себе, он бы, я в том уверен, ни слова не прибавил к тому, что о нем поведал нам г. Аксаков».

Мир природы в произведениях Аксакова самостоятелен, писатель не ставит его в зависимость от мира человека, не подчиняет человеку, не соотносит явления природы и внутренней жизни человека, что было весьма характерно для большинства русских писателей и поэтов. «Записки об уженьи рыбы», «Записки ружейного охотника» С.Т. Аксакова и другие его охотничьи рассказы обнаруживают в авторе особый тип художественного мышления, основная черта которого может быть определена как природность. Авторское сознание в этих сочинениях как будто не вычленено из природы. Природа не только художественный объект, но форма мышления, бытия. Она и анализируется, и диктует свои способы выражения, свой угол зрения» ¹

.

МЕМУАРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ С.Т. АКСАКОВА. «СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА», «ВОСПОМИНАНИЯ», «ДЕТСКИЕ ГОДЫ БАГРОВА-ВНУКА»

Причины, побудившие писателя обратиться к мемуарному жанру, многочисленны. В литературе 1840-1850-х годов проявляется общий интерес к мемуарной прозе. Самыми заметными явлениями в русской литературе этого времени, связанными с мемуарными и автобиографическими формами, стали книга А.И. Герцена «Былое и думы», трилогия JI. Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность».

Объясняя причины появления «Семейной хроники», A.C. Хомяков отмечал: «Снова перечувствовать прошедшее и другим рассказать перечувствованное — вот его единственная задача». И, наконец, может быть, самая главная причина была объяснена и сформулирована сыном писателя Иваном Аксаковым: «Кажется нам, история умственного и общественного развития в России едва ли может быть вполне понятна без частной истории семей, без оценки той степени участия, по-видимому, неразумного, самовольного, непрошеного, но тем не менее часто спасительного, которое в нашей личной и общественной судьбе приходится на долю семьи и быта, — непосредственному действию предания и обычая».