История русской революции. Том I

Социалисты взяли себе шесть портфелей из пятнадцати. Они хотели быть в меньшинстве. Даже решившись открыто приобщиться к власти, они продолжали игру в поддавки. Князь Львов оставался премьером. Керенский стал военным и морским министром. Чернов – министром земледелия. Милюкова на посту министра иностранных дел заменил знаток балета Терещенко, ставший одновременно доверенным лицом Керенского и Бьюкенена. Все трое сходились на том, что Россия может отлично обойтись без Константинополя. Во главе юстиции стал ничтожный адвокат Переверзев, приобретший впоследствии кратковременную славу в связи с июльским делом большевиков. Церетели ограничился портфелем почты и телеграфа, чтобы сохранить свое время для Исполнительного комитета. Скобелев, ставший министром труда, пообещал сгоряча ограничить прибыль капиталистов на все 100 % – эта фраза скоро стала крылатой. Для симметрии министром торговли и промышленности был назначен крупнейший московский предприниматель Коновалов. Он привел с собой несколько фигур московской биржи, которым вручены были важнейшие государственные посты. Коновалов уже через две недели, впрочем, вышел в отставку, протестуя таким путем против «анархии» в хозяйстве, а Скобелев еще ранее того отказался от покушений на прибыль и занялся борьбой с анархией: тушил стачки, призывая рабочих к самоограничению.

Декларация правительства состояла, как полагается коалиции, из общих мест. Она упоминала о деятельной внешней политике в пользу мира, о разрешении продовольственного и о подготовке земельного вопросов. Все это были надутые фразы. Единственный серьезный, по Крайней мере по намерениям, пункт гласил о подготовке армии «к оборонительным и наступательным действиям для предотвращения возможного поражения России и ее союзниц». В этой задаче, в сущности, и резюмировался высший смысл коалиции, которая создавалась как последняя ставка Антанты в России.

«Коалиционное правительство, – писал Бьюкенен, – представляет для нас последнюю и почти единственную надежду на спасение военного положения на этом фронте». Так за платформами, речами, соглашениями и голосованиями либеральных и демократических вождей Февральской революции стоял империалистский режиссер в лице Антанты. Оказавшись вынужденными столь поспешно вступить в состав правительства во имя интересов враждебного революции фронта Антанты, социалисты взяли на себя около трети власти и всю войну.

Новому министру иностранных дел пришлось на две недели задержать опубликование ответов союзных правительств на декларацию 27 марта, чтобы выхлопотать такие стилистические изменения, которые маскировали бы полемику против декларации коалиционного кабинета. «Деятельная внешняя политика в пользу мира» выражалась отныне в том, что Терещенко усердно редактировал текст дипломатических телеграмм, составлявшихся для него старыми канцеляриями, и, перечеркивая «притязания», писал «требования справедливости», а вместо «обеспечения интересов» надписывал «благо народов». Милюков с легким зубовным скрежетом говорит о своем преемнике: «Союзные дипломаты знали, что „демократическая“ терминология его депеш является невольной уступкой требованиям момента, – и относились к ней снисходительно».

Тома и недавно прибывший Вандервельде не сидели сложа руки: они усердно истолковывали «благо народов» в соответствии с потребностями Антанты и не без успеха обрабатывали простаков из Исполнительного комитета. «Скобелев и Чернов, – доносил Вандервельде, – энергично протестуют против всякой идеи о преждевременном (prematuree) мире». Не мудрено, если Рибо, опираясь на таких помощников, уже 9 мая мог заявить французскому парламенту, что собирается дать удовлетворительный ответ Терещенко, «ни от чего не отказываясь».

Да, подлинные хозяева положения совсем не собирались отказываться от того, что плохо лежит. Как раз в эти дни Италия провозгласила независимость Албании и тут же поставила ее под свой протекторат. Это был не дурной предметный урок. Временное правительство собиралось протестовать, не столько во имя демократии, сколько из-за нарушенного «равновесия» на Балканах, но бессилие заставило его вовремя прикусить язык.