История Русской Церкви (1700–1917 гг.)

Предшественник Победоносцева в качестве министра народного просвещения являлся членом Кабинета министров. Победоносцев был включен в кабинет в качестве обер–прокурора, что давало ему дополнительный вес и усиливало его власть, которая и без того была чрезвычайно прочна благодаря доверию и благосклонности к нему Александра III. Уже при Александре II на церковное законодательство начал влиять еще один фактор государственной власти, а именно — Государственный совет, который впоследствии, при Николае II, после открытия Государственной думы, стал играть роль верхней палаты российского парламента. Многие вопросы, которые Николай I решал еще единолично, поступали теперь на обсуждение в Государственный совет. К зависимости церковной политики от воли императора и его представителя — обер–прокурора теперь добавилась еще прямая зависимость от одного из государственных учреждений [707]

. Внутренняя политика государства все больше определялась антиреформистскими тенденциями, стремлением окоротить уже проведенные реформы. Особенно ревниво охранялся принцип самодержавия. Этот курс был следствием не только консерватизма Александра III, но и умения Победоносцева отстаивать свои убеждения и перед императором, и в Кабинете министров. Время Александра III, по определению одного историка, означало возврат к строгому господству, к опеке и надзору со стороны правительства; подчинение правительству местных автономных органов суда и управления; жесткие ограничения свободы высказываний для независимой общественной мысли [708]

. Именно этими принципами и руководствовался в своей политике обер–прокурор в области синодального и епархиального управления, в сфере просвещения и культуры, включая и богословие. Такой недвусмысленный курс правительства в известном смысле облегчал положение церковной иерархии, в эпоху Александра II — время противоборства прогрессивных и консервативных тенденций Черниговский архиепископ Филарет Гумилевский жаловался: «В нынешнее время не знаешь, на какую ногу ступаешь» [709]

. Теперь ситуация прояснилась. Национализм и консерватизм стояли на знамени правительства, и б'oльшая часть епископата, если не весь он целиком, послушно следовала за ним. В 1888 г. Ставропольский епископ Владимир Петров писал своему другу Иркутскому архиепископу Вениамину Благонравову: «Чем больше идет время, идут события, виднее становятся дела и деятели, тем сильнее сознается потребность крепчайшею молитвою молить Вседержителя: да подкрепит Господь при несокрушимой энергии духовной и хрупкие телесные силы Константина Петровича (Победоносцева. — И. С.). Право ж, ведь он стоит не только глубочайшего уважения и признательности, но и горячей любви» [710]

. Еще интереснее характеризует Победоносцева Волынский архиепископ Антоний Храповицкий, один из самых значительных церковных политиков среди иерархов последнего 25–летия синодального периода. После того как Победоносцев в 1905 г. получил отставку, архиепископ Антоний писал ему: «Промыслу Божию угодно было ставить меня в такие положения по отношению к людям, пользовавшимся Вашим доверием, что я часто навлекал на себя Ваше неудовольствие; кроме того, мои взгляды на Церковь, на монашество, на церковную школу и на патриаршество не могли встретить в Вас сочувствия и одобрения, однако при всем том я никогда не мог сказать по отношению к Вашей личности слов укорительных и враждебных — так непоколебимо было мое к Вам уважение. Я чтил в Вас христианина, чтил патриота, чтил ученого, чтил труженика. Я сознавал всегда, что просвещение народа в единении с Церковью, начатое в 1884 г. исключительно благодаря Вам и Вами усиленно поддерживавшееся до последнего дня Вашей службы, есть дело великое, святое, вечное, тем более возвышающее Вашу заслугу Церкви, престолу и отечеству, что в этом деле Вы были нравственно почти одиноки. Вы не были продолжателем административной рутины, как желают представить Ваши жалкие, бездарные критики. Напротив, Вы поднимали целину жизни и быта, брались за дела, нужные России, но до Вас администрации не ведомые… Вы не только служили, Вы подвизались добрым подвигом. Вы не были, однако, сухим фанатиком государственной или церковной идеи: Вы были человеком сердца доброго и снисходительного» [711].