История Спарты (период архаики и классики)

Таким образом, нестабильность спартанского общества, которая, в частности, выразилась в острой внутриполитической борьбе, привела к тому, что Спарта в самый важный для нее момент оказалась неспособной выработать долговременный внешнеполитический курс и по-прежнему проводить активную внешнюю политику. Спарта не смогла закрепить свою победу в Пелопоннесской войне. Те негативные явления, которые исподволь накапливались в обществе, за несколько послевоенных лет выплеснулись наружу и парализовали весь государственный организм. Война, таким образом, привела Спарту к глубокому внутреннему кризису, который со всей определенностью показал, что объективно Спартанское государство никак не могло вступить в "башмаки" Афин и создать державу того же порядка, каким была Афинская архэ. К моменту вступления Агесилая на престол уже не существовало однородного гражданского коллектива в Спарте, который один только и мог быть гарантом стабильности всего общества.

Параллельно кризису "низов", наиболее ярким проявлением которого можно считать заговор Кинадона, для Спарты этих лет был характерен и кризис "верхов". Борьба за власть между ведущими правящими группировками в Спарте была выражением все того же общего кризиса полиса, который к этому моменту охватил уже все спартанское общество в целом. Как нам кажется, кризисные явления в Спарте носили более радикальный характер, чем это было, например, в Афинах. Объяснение тому, конечно, надо искать в особенностях Спартанского государства. В Спарте, по-видимому, позже многих других полисов Греции началась эпоха глубоких внутренних смут и потрясений. Создается впечатление, что Спарта сразу, без всякой предварительной подготовки оказалась в эпицентре самых разнообразных кризисных явлений, затронувших все слои спартанского общества - от его элиты до самых низов. Именно в такой связи - как проявление начавшегося кризиса верхов в Спарте - можно рассматривать, во-первых, суд над Павсанием, во-вторых, дальнейшую попытку этого царя хотя бы теоретически найти выход из того тупика, в который, по его мнению, завела Спартанское государство политика Лисандра.

3. КОРРУПЦИЯ В СПАРТЕ

Аристотель, думая о спартанских порядках своего времени, говорит о коррупции, процветающей в Спарте, как о явлении широко распространенном и глубоко проникшем во все слои общества, особенно в его высшую среду. К сожалению, эту тему в "Политике" он затрагивает лишь ad hoc, как иллюстрацию к картине общего упадка современного ему Спартанского государства. В качестве примера абсолютной беспринципности и подкупности спартанских высших властей он упоминает какой-то неизвестный нам из других источников случай, связанный с островом Андрос. По словам Аристотеля, в "андросском деле... некоторые из эфоров, соблазненные деньгами, погубили все государство..." (Pol. II, 6, 14, 1270 b). Не лучше он отзывается и о спартанской герусии, куда в отличие от эфората попадали отнюдь не первые встречные: "Люди, занимающие эту должность, оказывается, бывают доступны подкупу и часто приносят в жертву государственные дела ради угождения" (Pol. II, 6, 18, 1271 а).

Судя по высказываниям Ксенофонта (Lac. pol. 14,3) и Аристотеля (Pol. II, 6, 5-7, 1269 b), прокламируемый аскетизм и уравнительная бедность, если и оставались в классической Спарте, то только в качестве лозунгов. Греки, говоря об особенностях национального характера спартанцев, часто отмечали их безудержную страсть к деньгам (filarguriva и filocrhmativa) (Isocr. VIII, 96; XI, 20; Arist. Pol. II, 6, 23, 1271 b)[024_135].

Правда, по мнению философов и историков, особенно тех, кто склонен был идеализировать Спарту, прославленные спартанские добродетели уступили место алчности и безудержному стремлению к богатству и роскоши только в конце Пелопоннесской войны, когда деньги потоком стали поступать в Спарту и оседать в карманах правящей верхушки (Xen. Lac. pol. 14, 3; Plut. Lys. 17; 18). Но имеются данные, которые свидетельствуют, что страсть к деньгам и связанная с нею коррупция были хорошо знакомы Спарте и до Лисандра.

Так, противники законопроекта, согласно которому в Спарте собирались разрешить свободное хождение иностранной валюты в любом виде (золотые и серебряные монеты или слитки), припомнили какой-то, возможно, очень древний оракул, гласивший, что "Спарту погубит ничто иное, как корыстолюбие (aJ filocrhmativa Spavrtan ojlei' a[llo de; oujdevn)" (Zenob. Prov. II, 24 = Schol. ad Eurip. Androm. 446 = Arist. fr. 544 Rose₃). Судя по ссылкам, встречающимся у поздних грамматиков и схолиастов, этот оракул цитировал Аристотель в своей "Лакедемонской политии". Эфор относил этот оракул ко времени Ликурга, а Плутарх считал его современным царям Алкамену и Феопомпу, участникам Первой Мессенской войны (Ephor. ap. Diod. VII, 14, 5; Plut. Mor. 239 f; Agis 9)[024_136].