История Спарты (период архаики и классики)

Вопрос заключается в том, действовал ли Павсаний полностью на свой страх и риск или за ним стояли какие-то заинтересованные круги в самой Спарте, желающие заключения союза с Персией в качестве противовеса все возрастающей мощи Афин. Детальный рассказ Фукидида об аресте Павсания наводит на мысль, что, по крайней мере, часть эфоров сочувствовала регенту (I, 128-134, особенно 134, 1). Так что имеет под собой некоторое основание взгляд Ф. Г. Мищенко, что "дружественные отношения его с персидским царем не только не осуждались, но до известного предела даже поощрялись сильной политической партией в Лакедемоне"[008_151]

. Во всяком случае, только при наличии сторонников в Спарте Павсаний мог безнаказанно в течение долгого времени проводить более чем странную для спартанского царя политику. Общая вражда к Афинам часто будет соединять Спарту с Персией и впоследствии.

Конечно, вряд ли стоит полностью согласиться с мнением Геродота, который даже употребляет в отношении Павсания термин tuvranno" (V, 32), и Фукидида, что Павсаний стремился "к владычеству над всей Элладой" (I, 128, 3; см. также: Dem. LIX, 97-98). Его амбиции, возможно, так далеко не простирались. Но Фукидид верно передает то общее впечатление, которое сложилось в обществе о неприемлемом для грека поведении спартанского лидера. Не могла не возмущать, например, вызывающая надпись, которую после битвы при Платеях Павсаний приказал начертать на треножнике, посвященном в Дельфы (Thuc. I, 132, 2). В ней он объявлял лично себя победителем при Платеях. Спартанские власти замяли скандал, приказав выскоблить с треножника имя Павсания и "взамен вырезать имена всех городов", участвовавших в битве. В высокомерии и спеси обвиняли Павсания также и за посвятительную надпись, которую он поместил на медном кратере, поставленном на морском побережье вблизи Византия. В эпиграмме, цитируемой Афинеем, Павсаний называет себя "начальником (архонтом) обширной Эллады" (XII, 536 a; cp.: Her. IV, 81). Разумеется, подобные факты и легли в основу представления (впрочем, вполне справедливого) о Павсании как о непомерном честолюбце.

Но если у Павсания и были далеко идущие планы относительно всей Греции, первые шаги по их осуществлению он должен был сделать дома. Для начала ему следовало добиться первенствующего положения в самой Спарте, став там царем[008_152]

. В глазах людей, получивших спартанское воспитание и проникнутых духом корпоративной исключительности, карьерный успех в Спарте имел абсолютную ценность. Только царская власть могла дать Павсанию возможность действовать более или менее самостоятельно, оставаясь при этом в рамках конституции. Его принадлежность к дому Агиадов, с одной стороны, и имевшиеся в его распоряжении большие денежные средства - с другой, были надежными основаниями для инициирования изменений в законе о престолонаследии, тем более что перед Павсанием стояла задача более простая, чем это будет в случае с Лисандром. Ведь он, в отличие от последнего, уже принадлежал к царскому дому.

Павсаний свои широкомасштабные планы по частичному изменению конституционных основ государства во многом связывал с установлением долговременных связей Спарты с Персией. Причем себя он мыслил в этой конструкции главным менеджером, через которого потекут деньги из Персии в Спарту (в конце Пелопоннесской войны именно по такому сценарию будет действовать Лисандр). Источники дают нам представление и о механике дела. С помощью женитьбы Павсаний хотел сблизиться с персидской элитой и получить щедрое приданое, необходимое ему для осуществления своих планов. Для этого он, по одной версии, пытался жениться на дочери персидского царя (Thuc. I, 128, 6), по другой - на дочери Мегабата, сатрапа Фригии, причем, по словам Геродота, с последней он даже успел обручиться (V, 32).

Первая версия кажется нам заведомо фантастичной. Ведь, согласно персидским обычаям, дочь царя могла выйти замуж только за персидского аристократа[008_153]. Однако в дипломатической переписке обсуждение подобного гипотетического брака могло быть обычной для Востока формулой вежливости с обязательным для этого жанра элементом преувеличения. Примером подобного восточного гротеска способны служить слова Кира Младшего, обращенные к спартанскому наварху Лисандру. Во время переговоров в Сардах (407 г.) Кир заявил, что готов отдать Лисандру не только привезенные от отца 500 талантов, но и все свои личные средства, включая драгоценный трон, на котором он в тот момент сидел (Xen. Hell. I, 5, 3-4).

Что касается второй версии об обручении Павсания с дочерью сатрапа Мегабата, то ничего невероятного здесь нет. Брачные союзы между представителями персидской и греческой элит иногда заключались. Так, Фемистокл получил в дар от Ксеркса не только три города, но и жену, происходящую из знатного персидского рода (Diod. XI, 57,6; ср.: Her. VIII, 136). Эта практика будет продолжена и в период эллинизма.