История унтера Иванова

— Эх ты, дура! Как барону потребовать, когда приказ по полку отдан! — успокоил вахмистр. — Иди-ка спать, не думай боле. Пусть Елизарыч за тебя ноне думает.

Разговор оказал на Иванова очевидное воздействие. На другой день он подбивал старые сапоги, на третий стирал рубахи — начал готовиться к походу. А еще через вечер в такое же позднее время, но уж без зова снова вступил в каморку вахмистра.

— Намедни спросили про надобность, — начал он смущенно.

— Надумал? — повернулся к вошедшему Жученков, сидевший за столиком, кладя на счеты расход овса.

— Надо деньги французские обменять, — вполголоса сказал ефрейтор, — а как то делают, не знаю. Научи, сделай милость.

— Неужто с походу сберег? — удивился вахмистр и глянул на дверь, хорошо ли притворена.

— С Парижа… Французы там однова подарили, — ответил Иванов. Он вынул из-за пазухи платок, развязал и положил на край стола вязаный кошелек желто-красного шелка.

— Сколько же тут? — осведомился Жученков.

Иванов достал из кошелька бумажный пакетик, а из него стопку золотых монет.

— Ну и кремень ты, братец! — подивился вахмистр. — Другие, что с похода привезли, давно до гроша прогуляли, а он — на-ко! — Жученков попробовал золотой зубом, поднес к свече. — Добрые наполеоны. Такие обменять не хитро… Да на что они тебе в дороге? — Вахмистру вспомнились опасения кума. — Отдай лучше на сохран Елизаровой жене. Баба твердая, безотлучно в своем дому.

— Хочу, Петр Гаврилович, отвезть отцу с матерью, — ответил Иванов. — А то братьям отдам, коли родителей бог прибрал.

— Вот что задумал! — сказал Жученков. — Близко родных мест путь, что ли, пройдет?

— Говорили, кто уж езживал, будто через Богородицк нам идтить, а село мое от него двадцать верст. Вот и думаю: придется ли еще когда такую близь ехать? Авось Семен Елизарыч пустит на одну ночку кровных повидать. Ай нет? — Иванов вопросительно смотрел на вахмистра.

— Может, и пустит. Чего на одну ночь не пустить? — подал надежду Жученков. — Никак десять наполеонов твоих? Завтра же и сменяю. Верных сто рублей серебром твои будут. А кошель каков знатный! Кольца, видать, золоченые. За что ж, расскажи, французы тебя дарили?

— У француженки одной… — начал Иванов и запнулся, увидев, что вахмистр улыбается.

— Ну и хват! — рассмеялся Жученков. — Будто все на глазах был, а поди-ка! Видно, богатая была?

— Не за то, Петр Гаврилыч, — ефрейтор совсем смутился. — Мальчонку ейного из воды вытащил.

— Где же, когда?

— Да в саду гуляючи, Тюлюри зовется… Шли мы там раз с Самохиным, вдруг вижу — девочка лет пяти взяла совсем махонького паренька, только, видать, на ноги встал, да с натугой поднявши и посади на край чашки такой большой, каменной. В землю врыта, и вода в ней плещет, как у нас в Петергофе. А тот-то малец сряду, как девчонка руки отняла, и брык назад себя в воду. Я скорей к ним да и вытащил. Он и захлебнуться не поспел, обмок только да ревет, закатывается. Тут нянька аль мать к нему кинулась и ну голосить, да старый барин, дед, может, тут же рядом сидел, книжку читал, — тоже меня благодарит, обнимает.

— Вымок сам-то? — осведомился вахмистр. — Глыбоко было?

— Пустое! Рукава да грудь малость. Солнце жаркое, высох.

— А Самохин что же, в эскадроне не сказывал? — удивился Жученков. — Ты-то скромник, известно…

— Христом богом его просил, угощение поставил, — улыбнулся Иванов. — Боялся — за колет не взыскали б. Строгость там была, помнишь, чтоб все как на парад. Часа два на солнце сидел, руки ровно палки выставивши, рукава натягивал, чтоб ни складочки. Тут же в саду, покудова сох, все серебро и проели, которое разные господа мне насыпали, как на крик француженки сбежались. А золотые старик прямо в кисе подал. Я в полку только разглядел, каково богатство…

— И не видал больше бабенку? — подмигнул Жученков.

— Ни разу, — покачал головой Иванов. — Ходил туда четыре воскресенья, хотел старику деньги вернуть. Должно, по ошибке столько дал, раз одет был небогато. Так нет, не встречал больше.

На другой день Жученков, чтоб не было греха, перехватил в цейхгаузе приехавшего из Стрельны кума и, пересказав разговор с Ивановым, спросил, менять ли.

— Меняй, — решил Елизаров. — Раз прямо просится, то не сбежит.

4

В те времена кавалерийской лошади был положен семилетний срок службы. Каждый год из полков выбраковывали одну седьмую конского состава, которую продавали с торгов, и одновременно требовалось пополнить эту седьмую часть свежими лошадьми. Нередко случалось, что в целях экономии командиры частей не пускали в продажу всех выслуживших срок коней, оставляя тех, что «не портили строя», еще на год-два под седлом. Но все же ежегодное полковое пополнение исчислялось самое малое сотней голов. Для покупки их весной из тех мест, где квартировала кавалерия, на юг России отправлялись офицеры-ремонтеры со своими командами.