История в зеленых листьях

Всю жизнь живые бегут к счастью, а оно вырывается. Если в Мире когда-то и пробивался идеал жизни, то относился он только к внешней атрибутике. Что же значит быть счастливой изнутри, она так и не знала – слишком тяжёл был процесс протянуть хотя бы день. Благоденствие предполагало отсутствие отрицательных эмоций, но как же неинтересна сама себе и приторна она казалась, стерев гнев и мутную скорбь! Мира лишь чувствовала блаженство – наитиями, волнами, вспышками. Для внутреннего спокойствия, которое и оборачивалось счастьем, было нужно так мало, но оно так часто растворялось в монологах других людей, каждый из которых, казалось, так и норовил отвлечь от главного и поверить в свои мелкие невзгоды. Иллюзия утопии цеплялась лишь до тех пор, пока окна зажигались отблесками солнца, пока Варя отвечала на сообщения. Как только блестящий мир пошатывался, все эти сады, балконы и платья на деревянных вешалках переставали светиться и создавать антураж, а Мира в апатии сидела на широкой кровати просторной спальни и предавалась сладостной дрожи воспоминаний и самобичевания, пока ее длинная кофта грубой вязки валялась где-то на полу под ногами.

Воспоминания прошлого с годами как-то по-особому окрашивались, выпячивались, словно подсвечивались иначе. И приобретали всё бо́льшую ценность, особенно в контрасте с однотипностью настоящего. Приподнимали над людьми и событиями. В этом она и чуяла подлинный смысл жизни – понять причинно-следственную связь между произошедшим на каждом узелке пути и к концу жизни слепить подобие понимания.

13

– Сперва ты свежий, юный, каждый вдох – новь. Но проходят годы, повторяются ситуации и чувства. И уже тяжелее воссоздать золотой песок отрочества, – говорила Мира Тиму, словно первому и последнему. – Как в «Унесённых ветром»… такое впечатление роман на меня произвёл этой необратимостью времени.

– Занесённые тебе в голову депрессивные книги в подростковом возрасте – бомба замедленного действия. Из-за них ты так воспринимаешь действительность, – ответил тогда Тим.

Он говорил много. Часто – чтобы послушать самого себя или выдать парадокс. Метко, колко, за что она особенно его ценила. То, благодаря чему он перерастал обыкновенную жажду чужой плоти во имя процветания своей.

Мира оторопела.

– А без них я бы воспринимала действительность обывательски – было бы лучше? В подростковом возрасте жизнь была простой… Потому что я ничего не знала о ней. А эти книги открыли мне реальность.

– Реальность или перекрученный чужой мир девиаций и нытья?

– Что ты называешь реальностью? Уродливый мир, который слепили люди, не зная, как жить, и травя других собственным безумием? Тогда уж лучше моё нытьё.

– Стареешь.

– Возраст мне подходит как никогда. Вроде бы ещё есть и запал, и задор, да далеко до юности… Но жить надо. Тянуть, ползти, искать. Кто знает, сколько ещё чудес впереди! Играю сама в себя, но не дотягиваю до планки.

– Духовным поиском страдают бездельники, не знающие, куда разбросать жизнь, – отозвался он, лишь бы продолжить препирательства.

– Слова загнанного человека. А мы должны быть свободными…

– А вместо этого мы грустные.

– …но свобода сама по себе невозможна, поскольку мы заточены в этом теле и на этой планете. Чувство тупика – лишь отголосок этого сакрального знания, отпечатанного в генотипе. Каждый человек – салат из социальной жизни и чего-то то ли звериного, то ли полученного от необъятного понятия «душа», не имеющего общего с этой жизнью.

– Достичь земного счастья, как и твоей свободы, недостаточно.

– Да и нет его. Распадается на куски каждый день и изредка собирается вновь. И всё равно люблю я рассказы о предтечах, о начале времён… Словно моя собственная жизнь обретает смысл, раз уже на заре цивилизаций были такие искры.

– …а ты словно с самого начала, не натыкаясь на фальшь, шла верно. Самой своей сутью, направленностью.

Мира понимала, насколько стала занудной пожилой женщиной, молчаливо соглашаясь с Тимом, но по-прежнему опровергая его доводы при каждом скребущем воспоминании об их спорах ради споров. Просто чтобы столкнуться интересами и выбить новую уникальную искру. Ода взросления, медово разлитая по памяти, сменилась становлением – болезненным, северным, пугающим своей однообразностью и тем не менее набитым вариациями чувств и наитий. Она не хотела становиться теми девушками, которые целыми днями сидят перед компьютерами на благо компаний. Со стороны выглядит значимо и самоутверждающе, но ведь за пределами офисов распластана целая неизмеримая жизнь, которая проходит сквозь то время, когда они по скайпу общаются со своими генеральными директорами во имя бессмысленности, обозванной карьерой.

14