Все эти мотивы присутствуют в знаменитой касыде Вейси «Наставление Стамбулу» («Насихат-и Ислямбул»), произведении назидательного характера, обращенном к жителям столицы, которых поэт обвиняет в безверии, в приверженности разным порокам. Отсюда, по его мнению, проистекают мятежи и смуты (как раз в XVII в. произошло восстание столичных ремесленников, а в стране не утихали волнения крестьян). Вейси предупреждает: «Вспыхнула искра мятежа, и огонь охватил целый свет. Гляди, мой бей, как бы огонь не перекинулся на Стамбул!»
Дидактическим, по существу, является и другое известное сочинение Вейси — «Книга сновидения» («Хаб-наме»), или иначе — «Книга событий» («Век’иа-наме»). Написано оно прозой, частично рифмованной, в распространенной на Востоке форме рассказа о сне, который якобы привиделся автору. Герой этого сна, Александр Македонский, рассказывает о многих событиях мировой истории, истинных и вымышленных, и автор, Вейси, в назидание царствующему султану делает вывод о том, что политические, социальные и нравственные «неустройства» происходили в мире во все времена и, чтобы избежать их, султан обязан действовать только сообразно с принципами справедливости и законности. При этом поэт, несомненно, был далек от мысли, что его единственным читателем окажется сам султан.
Стремясь быть понятным широким кругам читающих турок, Вейси старался упростить язык и стиль своих сочинений, насколько это было возможно в тот век, когда поэзии, художественной и деловой прозе были присущи вычурные риторические обороты, долгие периоды, громоздкие стереотипные сравнения, высокопарные метафоры и т. п. И в традиционной манере, конечно, создавались произведения, значительные по мысли, а усложненная, утонченная форма часто маскировала «крамольную» идею. Но одновременно существовало множество стихов, лишь демонстрирующих умение их автора пользоваться технически сложными приемами «высокой» поэзии. Пышный, прециозный стиль представлен в письменной поэзии Турции этого времени, например, творчеством Невизаде Атаи (ум. 1634) или Сабри (ум. 1645).
И все же развитие турецкой поэзии не могло идти прежним путем. В известной мере менялся сам предмет изображения, стихи не адресовались одним придворным кругам и феодальной знати, а предполагали существование нового читателя в городских демократических кругах. И это в дальнейшем все более сказывалось на ходе развития турецкой литературы.
Реальная жизнь с ее конфликтами, острыми социальными противоречиями все шире входила в так называемую придворную литературу (например, у поэтов Мантыки — ум. 1635, Даи — ум. 1659, и др.). Прославленный поэт Наби (ум. 1712) в сатирических стихах остроумно высмеивал те же социальные пороки, что и Нефи, и Вейси. Он не мыслил человека вне связей с обществом и утверждал, что человек не может быть счастлив, если не заботится о благе общества. В поэзию Наби вошли приметы реальной жизни, которые ранее не привлекали внимания «высокого искусства». Поэт порицал сочинителей стихов, замкнувшихся в кругу привычных образов: вино и чаша, роза и соловей, локон и родинка и т. п. Он ратовал за поэзию мудрых мыслей, ибо ее задачу видел в том, чтобы наставлять людей, исправлять, опираясь на знание и религию, пороки общества. Сам Наби попытался стать учителем жизни, когда писал свою известную дидактическую поэму «Благо» («Хайрие»). В назидательных целях, стремясь оживить высокую поэзию, сделать ее доступной для читателя, он ввел в эту поэму в большом количестве народные пословицы и поговорки. Много сюжетов из народных сказок использовано Наби в другой его интереснейшей поэме, «Хайрабад» («Страна добра»), тематически опиравшейся на поэму перса Аттара и некоторые стихи Низами и Навои. Примечателен положительный герой «Хайрабада» — выходец из «низов» общества, вор Чалак, который показан человеком добрым, смелым, энергичным. Антиподами этого типичного героя городской литературы выступают в поэме придворные во главе с самим султаном.
Много общего с поэзией Наби у известного его поэта-современника Сабита (ум. 1712). Газели и касыды, входящие в диван Сабита, отвечают всем требованиям классической поэтики; их отличают при этом живые описания природы, естественно остроумный тон рассказа, мастерское использование простонародной, даже вульгарной лексики, народных пословиц и поговорок. Большую оригинальность придает его поэзии своеобразный прием — стихи, якобы серьезные, вдруг оказываются насмешкой автора над обветшавшими представлениями читателя о предмете поэзии, издевкой над читательским пристрастием к «чистой» лирике.