История всемирной литературы Т.4

Хлыст для движения песчинки — ее собственное волнение.

К чему двигатель, выпустивший из рук поводья?

Отрицание потустороннего мира и роли предопределения в жизни человека высказано следующим образом:

Не уповает Саиб на атласное одеяние небес —

Эта одежда тесна для человека воли.

Примером многозначности образов может служить двустишие:

Кто в этом розарии соединится подобно росе,

Тот станет спутником украшающего мир солнца.

Здесь поэт говорит о значении воды и солнечного тепла как источников жизни, о вечном движении материи, состоящей из мельчайших частиц, и в то же время выражает мысль о том, что если люди объединятся, то они достигнут солнца, т. е. светлой жизни.

Однако в диванах Саиба Табризи немало и таких газелей, которые выполнены в традиционной манере и которые свидетельствуют о следовании поэта лучшим образцам лирического творчества классиков. Особенно заметное влияние на него, как отмечает сам Саиб, оказывали «напевы вдохновенного Хафиза». Такие газели большей частью описывают любовные переживания, а также передают размышления поэта о жизни, о назначении человека, о том, что лишает его счастья и радости бытия. Это не формальные перепевы традиционных мотивов. Они привлекают непосредственностью чувств лирического героя, новым смысловым наполнением уже знакомого поэтического образа, своеобразным сочетанием конкретности и особой утонченности словесного рисунка.

При всей условности традиционных мотивов многие газели Саиба отражают различные стороны современности и отношение к ним самого поэта. Немало строк в его газелях, созданных на персидском и на азербайджанском языках, наполнены горькими раздумьями о жестокости века, о том, что «к живущим в мире рок немилосерден» и что «на земле не найти даже клочка радости». Современная поэту действительность предстает в его стихах мрачной и гнетущей:

Под этим небом не знает радости ни одно сердце,

В этом саду не распускается ни один цветок.

На кого ни взглянешь, он словно бутон в тисках печали.

Неужели не оживит этот цветник утренний ветерок?

Для обитателей этого дома даже одиночество в могиле Лучше их жилища, где не бывает гостей.

И рев потока событий громко вещает,

Что даже сон на этом пепелище не бывает спокойным.

Как реакция на установленные Сефевидами порядки, при которых человек ощущает себя «птицей, схваченной за горло», звучат в произведениях Саиба призывы к милосердию и справедливому правлению. В духе идеалов поэтов-гуманистов прошлого он осуждает тиранию и считает, что народ — источник процветания и могущества государства. «Шах, обирая свой народ, обмазывает крышу, но подрывает стены дома», — говорит поэт. В другом месте шаха, притесняющего подданных, он уподобляет «пьянице, готовящему жаркое из своих собственных ног». Иногда, хотя и робко, в стихах Саиба проскальзывает предупреждение притеснителям: «Не найти тирану спасения от стрелы вздохов угнетенных. Ведь лук испускает стон раньше своей жертвы».

Гуманистическая настроенность поэзии Саиба наиболее ярко выражена в антиклерикальных стихах поэта. У него, правда, нет такого резкого бунта против религиозных устоев, какой был характерен для представителей лирики гуманистического протеста XIV—XV вв. и особенно Хафиза, учеником которого он считал себя. Но, учитывая время, в которое жил Саиб, когда, по его выражению, «ум и познания не стоили и ячменного зерна, зато в почете были чалма и толстое брюхо», приходится поражаться смелости поэта, остроумно высмеивавшего невежество и лицемерную набожность духовенства и «святых» суфиев. Его характеристики представителей «мира чалмы» кратки, но удивительно емки и убедительны:

Не обманывайся, Саиб, ученостью аскета из-за его чалмы,

Ведь звук гулко отдается под сводом потому, что тот пуст...

Если бы ум измерялся чалмой, то купол мечети считался бы самым умным...

Четки в руках, покаяние на устах, а сердце полно греховными помыслами;

И сам грех смеется над таким покаянием...

Саиб как бы снова наполняет живым содержанием ставшие к тому времени стандартным реквизитом газели образы, в которых кабачок противопоставляется мечети, весенняя лужайка — райским садам, восхищение возлюбленной — поклонению святым местам:

Душа аскета, словно четки, — черная, сухая,

Тебя, пусть будешь ты бедой сражен, понять не сможет.

Дороже в мире всех имен возлюбленной мне имя.

Каабу тот безумец, что влюблен, понять не сможет.

(Перевод Г. Асанина)