В прозе XVII в. не прерывается и многовековая традиция волшебно-фантастической повести. Как и прежде, развитие этого жанра связано с влиянием континентальной литературы. В 1666 г. прозаик Асаи Рёи (? — 1691) создает сборник рассказов о чудесах «Кукла-талисман» («Отогибоко»), в который включает адаптации восемнадцати новелл из книги Цюй Ю «Новые рассказы при лампе с подрезанным фитилем» (XIV—XV вв.). В обработке китайского материала автор точно следует сюжетам предшественника, изменяя лишь имена персонажей, исторический и географический фон, а также бытовые реалии и литературные реминисценции таким образом, чтобы приспособить китайские новеллы к национальной художественной традиции. Асаи Рёи именно адаптирует новеллы Цюй Ю, а не стремится к их творческой переработке. И все-таки в ряде случаев Рёи чувствует необходимость внести добавления в сюжет, либо конкретизируя ситуацию, либо углубляя мотивировки. Так, в переложении новеллы Цюй Ю «Записки о пионовом фонаре» Рёи подробно разрабатывает любовную линию, намеченную в оригинале весьма схематично, придавая сценам встреч главного героя с женщиной-тенью большую лиричность. Остросюжетное повествование у Рёи нередко перебивается авторскими отступлениями. В некоторых случаях автор вводит в фантастическое повествование мотивы обличения общественной несправедливости. Например, в новелле «Воскресение из мертвых после пребывания в аду» («Дзигоку-о митэ ёмигаэри», переработка «Записок о студенте Линху, во сне побывавшем в обители мрака») Рёи, доведя развитие сюжета до описания мучений грешников в аду, переходит к рассказу об адских мучениях на земле, уготованных крестьянам.
Жанр повествования о чудесах занимает одно из ведущих мест в прозе канадзоси. Подобно другим традиционным жанрам, волшебно-фантастическая новелла претерпевает в XVII в. некоторые изменения, обусловленные новыми принципами художественного видения. Так, в «Повестях, рассказанных Сорори» («Сорори моногатари», 40-е годы XVII в.), «Ночных повестях» («Отоги моногатари», 1672) и других сборниках, основанных на сюжетах национального фольклора, повествование о необычайном обрастает бытовыми деталями, связанными с жизнью города XVII в. Мнимая фактографичность средневековых волшебных новелл заменяется точным воспроизведением бытового окружения персонажей. Страшное начинает соседствовать со смешным. Присущая средневековому мышлению вера в реальность чудес подчас оказывается поколебленной рационалистическим взглядом на мир.
Постепенное накопление новых средств осмысления действительности происходит и в другом традиционном жанре — любовной повести. Если произведения «Ураминоскэ» (1612) и «Повесть об Усуюки» («Усуюки моногатари») полностью следуют традиции и не содержат существенных отступлений от условной схемы жанра (случайная встреча героев — оба они красивы и высокородны — в храме, любовь с первого взгляда, вынужденная разлука, влекущая за собой смерть или бегство героев от мира), то уже в «Повести о Цую-доно» («Цую-доно моногатари») присутствуют некоторые новые черты. Ее герой — молодой аристократ по имени Цуюноскэ, любуясь осыпающимися цветами вишни, проникается мыслью о бренности жизни и решает уйти в монастырь. В храме он получает откровение от богини Каннон: «Через заблуждения и страдания обретешь ты спасение». Возвращаясь из храма, Цуюноскэ встречает куртизанку необычайной красоты и вскоре забывает о намерении стать монахом. Отныне все помыслы он обращает к поиску чувственных наслаждений, но в конце концов разочаровывается в любви и принимает постриг.
Средневековая концепция любви как страдания, которое человек должен испытать в земной жизни, для того чтобы прийти к мысли о спасении, сформулирована здесь предельно четко. Однако при всей традиционности мировоззренческой основы этого произведения в нем воплощены некоторые новые принципы осмысления действительности. Героинями повести становятся куртизанки, и пусть внешним обликом они мало отличаются от благородных дам предшествующих образцов этого жанра, в их поведении обнаруживаются новые черты. Так, например, одна из возлюбленных главного героя — гетера Ёсино, узнав о намерении Цуюноскэ принять постриг, поступает вопреки «этикету» жанра, отказываясь покончить с жизнью суетных наслаждений. Она представительница совершенно иного мира и носительница иных нравственных идеалов.