История всемирной литературы Т.6

Человечество представлялось Готорну великим братством во грехе. Он не предлагал «запятнанную совесть» в качестве основы объединения людей, но оспаривал взгляд, согласно которому зло, чинимое человеком, — явное, тайное или вообще несвершенное — может служить препятствием к единению, разрушая свойственное пуританству ригористическое деление на «чистых» и «нечистых», «спасенных» и «осужденных», «слуг господа» и «слуг дьявола»: «Человек не должен отрекаться от братьев своих, даже совершивших тягчайшие злодеяния, ибо если руки его чисты, то сердце непременно осквернено мимолетной тенью преступных помыслов».

Установление всеобъемлющего равенства грешников не решало, однако, задачи «очищения сердец». Да и разрешима ли была эта задача? На сей счет Готорном владели серьезные сомнения. Не случайно в его рассказах и романах возникает мотив фатальности человеческой судьбы, необъяснимого упорства, с которым человек движется по ложному пути, даже если знает, что впереди его ожидает прискорбный конец.

В подтексте романов и рассказов писателя нередко возникает мысль о наличии некой высшей силы, направляющей деятельность человека, об универсальном законе, о «всесильном провидении», над которым человек не властен. Ему не дано ощутить «неслышную поступь событий, вот-вот готовых совершиться»: на каждом шагу его подстерегают «неожиданные неведомые случайности», но бытие человечества не скатывается к хаосу, ибо в жизни смертных «все-таки царит какой-то распорядок». Что это за распорядок? Кем он установлен? Благотворен он или порочен? Возможно ли в рамках этого распорядка «очищение сердец», усовершенствование человека и общества? Ответа на эти вопросы Готорн не знает и почти не ищет. Для этого ему не хватает философской глубины и мужества, какими обладал в зрелые годы Герман Мелвилл.

Выходы готорновской мысли из сферы нравственных идей и понятий к проблемам чисто социального порядка сравнительно редки. Если человеческий идеал (лежащий в основе общественного идеала) ему более или менее ясен, то путь к его достижению остается задачей со многими неизвестными. Способы ее решения не выходят за рамки традиционного романтического мышления. Подобно Эдгару По, Готорн уповает на преобразующую и очищающую силу Красоты и Творчества («Мастер красоты», «Деревянная статуя Драуна», «Снегурочка»); подобно Торо, он проповедует опрощение и самоограничение в сочетании с философической мудростью — «простую жизнь и высокие мысли»; вместе с Купером и Эмерсоном он ратует за сближение человека с Природой — этим источником мудрости и высшей нравственности («Дом о семи фронтонах»). Главные надежды он возлагает на внутренние возможности человека — на способность к любви, преобразующей действительность, на силу духа и свободную мысль.

Подобно Эдгару По, Готорн придавал огромное значение идейно-эмоциональному воздействию искусства. Первая задача писателя, полагал он, пробудить человеческое сердце, заставить читателя мыслить и чувствовать, пережить эмоциональный и интеллектуальный взлет. Невозможно «научить» человека добродетели; можно лишь подтолкнуть его, стимулировать его нравственное развитие. Следовательно, в восприятии художественного произведения читатель должен располагать определенной мерой эмоционально-интеллектуальной свободы, основание для которой заложено в самом тексте произведения. В эстетическом решении этой задачи неоценимую роль играл принцип неопределенности, широко распространенный в литературе зрелого романтизма.