История всемирной литературы в девяти томах: том шестой

Истинное бальзаковское творчество началось на пороге революции 1830 г., и оно замыкается периодом Июльской монархии. Но значительная часть его произведений имеет своей темой Реставрацию. Вот лишь некоторые из них: «Гобсек» (1830–1835), «Шагреневая кожа», «Полковник Шабер» (1832), «Покинутая женщина» (1832), «Турский священник» (1832), «История тринадцати» (1834), «Отец Горио» (1835), «Лилия долины» (1835), «История величия и падения Цезаря Бирото» (1837), «Музей древностей», «Утраченные иллюзии» (1837–1843), «Блеск и нищета куртизанок» (1838–1847), «Крестьяне» (не окончен, 1837–1844). Как видим, в списке этом оказалось большинство самых прославленных произведений писателя.

Через много лет после создания «Сцен частной жизни» Бальзак написал в «Предисловии к „Человеческой комедии“»: «…я придаю… событиям личной жизни, их причинам и побудительным началам столько же значения, сколько до сих пор придавали историки событиям общественной жизни народов». Реализация этого тезиса начата в «Доме кошки, играющей в мяч», в «Загородном бале», в «Побочной семье». Художник влюбился в дочь торговца сукном, они поженились, но брак их несчастлив, потому что искусство и мещанство несовместимы; юная аристократка пренебрегла любовью молодого человека, служившего в магазине, ибо мечтала о муже — пэре Франции и была наказана: молодой человек унаследовал пэрство; высокопоставленный судейский чиновник, не найдя взаимопонимания с женой, завел содержанку, скромную девушку — сиротку, дочь погибшего наполеоновского офицера, но в конце концов идиллия рухнула: «побочная жена» влюбилась в другого, и ревность иссушила графа.

Интерес к бытовому, обыденному, современному на переломе 20–30‑х годов отличал не только творчество Бальзака; присущ он, скажем, и таким романам Ж. Жанена, как «Мертвый осел» (1829), «Исповедь» (1830). Однако бальзаковское решение темы отмечено самобытностью.

«Чтобы понять сущность этой сцены, надо на время забыть об ее действующих лицах и выслушать рассказ о предшествующих событиях ‹…›. Тогда из этих двух частей получится единая история, которая по законам парижской жизни пошла по двум различным направлениям» — так в «Побочной семье» вводится предыстория графа де Гранвиля. Подобного рода авторское вмешательство весьма характерно для манеры Бальзака; оно прослеживается по всей «Человеческой комедии». Его функция — по возможности обнаружить, выявить для всех следствий все причины.

Этот метод требует описаний внешности персонажей, потому что внешность выдает личность; одежды, потому что одежда — не только примета времени, но и зеркало имущественного, социального положения; интерьера, потому что, «если права поговорка, что о женщине можно судить по двери ее дома, то обстановка квартиры должна еще лучше отражать характер хозяйки»; улиц и зданий, потому что, «ежели когда и была доказана истина, что архитектура является выразительницей нравов, то уж конечно после восстания 1830 года в царствование Орлеанского дома».

Работая над «Сценами частной жизни», Бальзак все еще продолжал симпатизировать республиканцам и либералам. Это сказывалось на его отношении к буржуазии и дворянству.

Революцию 1830 г. он встретил не без энтузиазма. Однако вскоре пришло отрезвление. «После бойни, — писал он в очерке «Две встречи в один год» (1831), — победа; после победы — дележ; и тогда победителей оказывается больше, чем было сражавшихся».

Между 1830 и 1837 гг. Бальзак написал произведения, которые позднее составили «Философские этюды». Ведущий, с точки зрения Бальзака, признак всех этих вещей — философская насыщенность. Но если на «Шагреневую кожу», «Луи Ламбера», «Поиски Абсолюта» он распространим безоговорочно, а на «Неведомый шедевр» (1831), «Эликсир долголетия» (1831), «Прощеного Мельмота» (1835), «Серафиту» (1835) — с известными оговорками, то «Прощай!», «Иисус Христос во Фландрии» (1831), «Красная гостиница» (1831), «Мэтр Корнелиус» (1831), «Мараны», «Драма на берегу моря» (1835), «Проклятое дитя» (1831–1836), «Гамбара» (1836) могут быть названы сочинениями философскими лишь в смысле, какой обычно придавали этому слову поэты немецкого романтизма.

Другим признаком будущих «Философских этюдов» обычно считают фантастику. Но она присутствует только в «Шагреневой коже», «Эликсире долголетия», «Прощеном Мельмоте», «Серафите» и, может быть, в «Поисках Абсолюта», да и то в разной степени, функции, форме.

В «Шагреневой коже» фантастична лишь центральная сюжетная посылка — мифотворческий символ и своеобразный deus ex machina романа: покрытый древними письменами кусок шагрени, выполняющий все желания владельца, но при этом сжимающийся, так что каждое желание становится шагом к роковому концу. В остальном же роман, если и лишен черт бытовизма, то никак не лишен исторической достоверности. История Рафаэля де Валантена — это история растления и убиения молодого человека равнодушным, корыстным, эгоистическим обществом, один из вариантов «утраты иллюзий».