История всемирной литературы в девяти томах: том восьмой

Однако духовно Уортон принадлежала миру, в котором сформировалась и который по ее собственному свидетельству, «окончательно рухнул в 1914 году». История «старого Нью — Йорка» отразилась в ее книгах, воспринимающихся как подведение итога целого периода американской жизни и как осмысление духовной традиции, важной для национального самосознания, хотя фактически уже распавшейся в ту пору, когда Уортон создавала свои лучшие произведения.

Наиболее близким ей писателем, и не только из современников, несомненно был Джеймс, и ее характеристика Джеймса может быть полностью отнесена к самой Уортон: он создавал «по преимуществу романы нравов», поскольку «его характер и положение, занимаемое в обществе, предуказали этот интерес к нравам небольшой группы людей, среди которых он вырос и которые уже уходили со сцены». Не притязая на эпическую полноту, «роман нравов», каким он сложился в англоязычной прозе еще со времен Джейн Остен, показывал эпоху в лице характерных представителей той или иной среды с ее специфической психологией, понятиями и предрассудками. Наследуя старую традицию, Уортон сумела создать в ее нешироких рамках произведения, не только обладающие социальной характерностью, но способные выявлять приметы национальной психологии, этики и духовной сущности, намечая запоминающийся образ времени и страны.

Одну из своих книг Джеймс назвал «Бостонцы», Уортон по аналогии могла назвать любой из своих лучших романов «Ньюйоркцы». Перед ее читателями возникала по — своему исчерпывающая картина буржуазного Нью — Йорка первых десятилетий после Гражданской войны. В этом мире все казалось выстроенным на столетия, но на самом деле было заряжено драматизмом, потому что принятый здесь порядок вещей быстро исчезал под натиском новых общественных сил, получивших для себя простор в обстановке ажиотажа и деляческой суеты. Нормы жизни, почитавшиеся высшим воплощением разумности и притязавшие остаться вечным эталоном, стремительно расшатывались, обнажая свою изначальную практицистскую природу и филистерскую узость. Завязывался тугой узел противоречий, конфликтов, ломающихся судеб, и на статичном фоне событий особенно отчетливо выступала многозначность развертывающихся в романах Уортон этических коллизий, с которыми не по силам справиться большинству ее героев.

Рядом со своими увлеченными бихевиоризмом, спенсерианством и «разгребанием грязи» современниками Уортон, как и Джеймс, выглядела старомодным повествователем, которому дороги принципы продуманной архитектоники романа, добротной сюжетности, стилистической отделки, психологизма, неспешного драматического нагнетания конфликта. Правда, Уортон осталась чужда несколько чрезмерная психологическая насыщенность прозы позднего Джеймса, как и пристрастие к аллегории и зашифрованности, усилившееся в последних произведениях ее наставника в искусстве прозы. Не увлекла ее и джеймсовская тема американца в Европе, встречи двух культур, чреватой резкими переломами людских судеб. Уортон и в Париже осталась человеком «старого Нью — Йорка», дорожа американской характерностью реалий, да и самих проблем, о которых шла речь в ее книгах.

Основной конфликт произведений Уортон создан столкновением свободной и творческой человеческой воли с обществом, которым, по словам самой Уортон, владеет «слепой страх перед всем новым и инстинктивное стремление уйти от ответственности. Сталкиваясь с подобной косностью социальных установлений и мелочностью свято оберегаемых понятий, персонажи Уортон пытаются преодолеть безжизненную механическую повседневность буржуазного квартала, где вянет всякое живое чувство и всякое гуманное побуждение. Сдержанность рассказа Уортон таит в себе неподдельную боль. Герои впустую растрачивают отпущенные им духовные силы, пытаясь переломить закон вырастившего их общества, где форма предшествует человеку и своими обязательными условностями подавляет его сущность.

Строго говоря, Уортон не была социальным романистом в том смысле, какой придали этому понятию натуралисты. Ее областью неизменно оставались нравственные коллизии, которые несли на себе явственный отпечаток времени и места событий. Но фактически речь в ее книгах шла о фундаментальных свойствах буржуазного сознания и о связанной с ним традиции — духовной и моральной.