История всемирной литературы в девяти томах: том восьмой

В записках Эвис Эвергард, будто бы найденных лишь семь веков спустя и составляющих основное повествование, как и в комментариях Энтони Меридита, живущего в XXVII в., в эру Братства людей, о революции 1905 г. не раз упоминается впрямую. Существенны, впрочем, не только такие указания. Еще важнее новый тип героя, появившийся в «Железной пяте», — рабочий — революционер Эвергард, ставший одним из руководителей борьбы пролетариата. Отнюдь не случайно центральным эпизодом стал кровавый разгром рабочего восстания в Чикаго — Лондон размышлял над уроками декабрьского восстания 1905 г. в Москве. И сама тема Железной пяты, вооруженной плутократии, попирающей все демократические права и законы, несомненно, появилась в романе как итог тех же размышлений. Изображая деятельность профессиональных революционеров, Лондон допустил серьезные просчеты, отдав дань левацкой «романтике». Сама революция в его романе порою выглядела как итог усилий конспираторов — избранников третирующих пролетарскую массу и избравших своим оружием террор и провокации, ведущие к бессмысленным жертвам. Вместе с тем Лондону удалось предугадать те болезни «левизны», которыми социалистическое движение переболело уже в эпоху между двумя мировыми войнами. Как художник он сумел почувствовать опасность подобного «подвижничества» в одиночку, в изоляции от миллионов «людей бездны».

Лондон не ошибся и в другом своем предсказании: XX век виделся ему эпохой резкого обострения социальных антагонизмов, и «Железная пята», стала, пожалуй, самым ранним в мировой литературе произведением, где угадано зарождение и распространение фашизма. Точность этого предвидения поразительна — последующая история подтвердила его вплоть до деталей.

Картина, созданная в «Железной пяте», необычайно сурова по краскам: олигархия подавляет восстание с неслыханной жестокостью, гибнут лучшие революционеры, включая Эвергарда и Эвис. Но вера писателя в революцию остается непоколебимой.

А. В. Луначарский назвал роман Лондона одним из «первых произведений подлинной социалистической литературы». Пафос революционного преобразования действительности соединяется в «Железной пяте» с трезвостью анализа неотвратимых исторических испытаний, которые ожидают человечество на пути к социализму. Такой синтез остался уникальным явлением в литературе США.

Художественно — публицистическое повествование Лондона явилось порубежной вехой в истории социалистической литературы, обозначив и новое эстетическое качество критического реализма.

«Мартин Иден» стал еще одной вехой на этом пути от реализма XIX столетия к реализму нового типа. Современниками этот автобиографический роман был воспринят как типичная для Америки «история ошеломительной карьеры». В черновиках роман долго носил ироническое заглавие «Успех». Но получилось произведение отнюдь не сатирическое по своей сущности. Лондон коснулся одной из «вечных тем — это была тема художника и его мучительной борьбы с неподатливым материалом, со вкусами публики, с необходимостью продавать свое искусство, собственными человеческими слабостями. Задуманный как книга, развенчивающая индивидуализм, «Мартин Иден» фактически стал авторской исповедью.

Роман не раз пытались истолковать как произведение, обличающее продажность и бездуховность буржуазного общества, чьей жертвой становится герой, усвоивший нормы «ярмарки на площади», описанной Ролланом в «Жане — Кристофе». Совершенно по — иному прочел «Мартина Идена» Маяковский. В 1918 г. он сделал по мотивам этого романа фильм, где герой — революционный художник, «не для денег родившийся». Обе эти интерпретации правомерны, но ни одна из них сама по себе недостаточна. Конфликт романа точнее всего определил сам Лондон, сказав, что это «трагедия одиночки, пытающегося внушить истину миру». Необходимо, правда, уточнение: истину, добытую искусством.

Несовпадение художественной красоты, необычайно тонко чувствуемой Мартином, и грубой житейской реальности оказывается главным противоречием жизни героя. В творчестве Мартина Идена эта коллизия предстает неразрешимой. Цель жизни Мартина — служение искусству, но искусство невозможно без воспринимающего. Он презирает буржуазную публику, но «воспринимающие» — именно эта среда. И если творчество — великий созидательный акт, по завершением неизбежно становится мелочная борьба с издателями и оплевывание шедевра самодовольной буржуазной аудиторией.