История второй русской революции

В добрых желаниях не было недостатка. Но... все добрые желания членов кабинета неизбежно наталкивались на одно и то же препятствие: на психологию А. Ф. Керенского. Министр-председатель перенес и в новый кабинет свою привычку самовластных и бесконтрольных решений. В лице Коновалова и Кишкина он имел и в этом кабинете личных друзей, которым доверял. Но оба этих министра воспользовались своим положением не для восстановления триумвирата с его атмосферой закулисных решений и тайной интриги, а для проведения общих взглядов и решений упомянутого кружка. К нему в отдельных случаях примыкал и М. И. Терещенко, внесший в борьбу против притязаний демократических органов всю горечь обманутых надежд и перенесенных разочарований. А. Ф. Керенский также чувствовал себя теперь чуждым этой «революционной демократии», которая от него отвернулась. Но он не нашел в себе мужества пойти навстречу тем, кого на языке революции должен был считать своими врагами и многие из которых тоже видели в нем своего непримиримого врага со времени корниловской истории. Потеряв под собой почву, чем дальше, тем больше Керенский обнаруживал все признаки того патологического состояния души, которое можно было бы на языке медицины назвать «психической неврастенией».

Близкому кругу друзей было давно известно, что от моментов крайнего упадка энергии утром Керенский переходил во вторую половину дня в состояние крайнего возбуждения под влиянием медицинских средств, которые он принимал. Влияние Кишкина на Керенского, быть может, имело одним из источников умелое обращение опытного и профессионального психиатра с пациентом. Как бы то ни было и это, и другие влияния оставались теперь внешними и до источника не доходили. В своей вечной нерешительности, в постоянных колебаниях между воздействиями справа и слева и в поисках равнодействующей Керенский постепенно дошел до состояния, в котором принять определенное решение стало для него истинным мучением. Он инстинктивно избегал этих мучительных минут, как только мог. Между тем гипертрофированный инстинкт и вкус к власти, своеобразное самолюбие, раздутое исключительным положением, не допускали и отказа или ухода. Жажда власти приняла при возраставшей трудности удержать власть форму желания как-нибудь дотянуть свое пребывание у власти до открытия Учредительного собрания. Этой цели приносились в жертву все остальные. Для этого избегались конфликты, а чтобы избежать конфликтов и трений, избегались вообще определенные решения. Даже для самых близких друзей Керенский стал неприступен. Он был неуловим в искусстве избегать необходимости на что-нибудь решиться. Так тянулись дни и недели — их оставалось уже немного, а самые неотложные распоряжения откладывались, самые спешные меры не принимались, самые насущные вопросы оставались без обсуждения... Между главой правительства и его членами словно разомкнулся ток, и все благие намерения последних не переходили в действие, останавливаясь на этом пороге отсутствующей воли к действию.