История жирондистов Том I

Он с прискорбием расстался с девушкой, которая сделалась уже его другом, и постоянно писал ей письма, предназначенные служить заметками к задуманному им сочинению об Италии; письма были больше похожи на этюды философа, чем на разговоры влюбленного.

По возвращении Ролана она опять нашла в нем друга: его возраст, серьезность, характер, трудолюбие дали девушке повод смотреть на него как на мудреца. В союзе, который они созидали и который походил не столько на любовь, сколько на общение времен Сократа и Платона, один искал больше ученика, чем жену, а другая — учителя, а не мужа. Ролан писал ее отцу, прося руки его дочери. Тот сухо отказал. Суровость Ролана его отталкивала; он боялся найти в нем цензора для себя и тирана для своей дочери. Последняя, узнав об этом отказе, удалилась с негодованием в монастырь. Там она питалась самой грубой пищей, которую готовила своими руками, предалась ученью и укрепляла свое сердце против несчастья. Время шло, Ролан не показывался, он даже едва писал. Наконец, через шесть месяцев, Ролан появился. Он снова воодушевился, увидев своего друга за монастырской решеткой, и решился предложить девушке свою руку; она приняла предложение без всякого сердечного энтузиазма. Брак стал для нее актом добродетели, которым она наслаждалась не потому, что он был ей приятен, но потому, что он показался ей высоким.

В эту решительную минуту жизни в ней вновь заговорила преданная ученица Руссо. Но горечь действительности не замедлила пробиться сквозь героизм преданности: «Занимаясь, — говорила она сама себе, — счастьем человека, с которым я соединилась, я заметила, что чего-то недостает моему собственному счастью. Я ни на минуту не переставала видеть в своем муже одного из самых уважаемых людей, какие только существуют; принадлежать ему я считала для себя за честь; но часто я сознавала, что между нами недостает равенства, что преобладающее влияние его характера, соединенное с двадцатилетней разницей в годах, делает такое превосходство чрезмерным. Когда мы жили в уединении, мне случалось проводить иногда тяжелые часы. Когда мы отправлялись в свет, я видела любовь людей, которые — по крайней мере, в лице нескольких — могли стать мне слишком близкими. Я погрузилась в работу моего мужа, сделалась переписчицей, читала корректуры первых оттисков; я исполняла эту обязанность безропотно, с кротостью, которая составляла контраст с тем свободным и самостоятельным характером, какой был у меня».

После нескольких лет, проведенных в Амьене, Ролану удалось получить назначение с такими же обязанностями в своем родном Лионе. Зимой он жил в городе, а остальное время года проводил в деревне, в отеческом доме, где жила еще его мать, женщина, уважаемая по своему возрасту, но беспокойного и сварливого характера. Госпожа Ролан, находясь во всем блеске своей красоты и в полной силе ума, была, таким образом, поставлена в неприятное положение между неумолимой свекровью, своевольным шурином и мужем-деспотом. Самой страстной любви едва ли было бы достаточно, чтобы вознаградить за подобное невыносимое положение. Она же смогла его снести только сознанием своего долга, работой, философией и заботами о своем ребенке.

Старания госпожи Ролан были небезуспешны: ей удалось превратить это мрачное жилище в приют согласия и мира. Здесь она вполне погрузилась в природу, о которой часто мечтала в детстве и из всех красот которой видела с высоты своего окна, над кровлями Парижа, только несколько клочков неба и смутную перспективу королевских лесов. Здесь же простые вкусы и чистая душа госпожи Ролан нашли себе пищу и поле для деятельности.

Она делила время между хозяйственными заботами, умственными занятиями и благотворительностью; обожаемая крестьянами, она старалась облегчить их бедствия при помощи тех небольших излишков, какие оставались у нее в результате строгой экономии, старалась лечить их болезни, пользуясь знаниями, приобретенными в медицине. Ее приходили отыскивать за три и за четыре мили, когда нужно было посетить больного. В воскресенье ступеньки ее крыльца заполнялись больными, пришедшими за помощью, и выздоровевшими, которые являлись, чтобы принести госпоже Ролан свидетельства своей признательности: корзины с каштанами, сыр или яблоки из своих садов. Она радовалась, наблюдая в крестьянах справедливость и признательность. В ее глазах они были представителями народа, вытесненного из столиц. Впоследствии поджоги замков, разбой, убийства показали ей, что этот океан людей, тогда столь спокойный, устраивает свои бури, более ужасные, чем бури настоящего океана, что обществу столь же нужны учреждения, как волнам русло, и что для народного правительства так же необходима сила, как и правосудие.