История жирондистов Том I

Король мог бы возразить: „Я отправил войска в поход. Правда, эти армии были слабы; но конституция не обозначила степени силы, которую мне следовало им дать. Правда, я их собрал слишком поздно; но конституция не указывает времени, в которое мне следовало их собрать. Правда, резервные лагеря могли бы поддержать эти армии; но конституция не обязывает меня формировать резервные лагеря. Справедливо, что когда генералы подвигались вперед по неприятельской территории без сопротивления, я велел им отступать; но конституция не предписывает мне одерживать победы. Справедливо, что мои министры обманули Национальное собрание относительно численности, расположения войск и их снабжения; но конституция предоставляет мне право выбирать моих министров. Справедливо, что Национальное собрание издало декреты, необходимые для защиты отечества, и что я отказал им в своем утверждении; но конституция гарантирует мне это право. Справедливо, наконец, что контрреволюция действует, а деспотизм вскоре вручит мне свой железный скипетр, что вы будете пресмыкаться предо мной, что я вас накажу за наглое желание быть свободными; но ведь все это совершается конституционным путем! От меня не исходило ни одного акта, осуждаемого конституцией. Непозволительно потому сомневаться в моей верности конституции и в моем рвении защищать ее“. (Громкие рукоплескания.).

Если бы было возможно, господа, чтобы среди бедствий несчастной войны, среди беспорядков контрреволюционного переворота король французов заговорил таким насмешливым языком; если бы было возможно, чтобы он говорил о своей любви к конституции с такой оскорбительной иронией, то мы могли бы ответить ему следующее: „О король! Вы, без сомнения, думали, подобно тирану Лизандру, что истина стоит не больше лжи и что нужно забавлять людей клятвами, как детей забавляют побрякушками. Вы притворялись любящим законы только для того, чтобы сохранить за собой впасть, которая послужила бы к нарушению их; притворялись любящим конституцию только для того, чтобы она не низвергла вас с трона, на котором вам нужно остаться, чтобы ее разрушить. Неужели вы думаете нас обмануть и теперь своими лицемерными протестами? Не думаете ли вы отвлечь нас своими изворотливыми извинениями от понимания причины наших несчастий? Нет, нет: как человек, которого не могло тронуть великодушие французов, как человек, которого только любовь к деспотизму могла сделать впечатлительным, вы не выполнили цели конституции! Вы не значите более ничего для этой конституции, которую так недостойно нарушили, и для народа, которому так низко изменили!“ (Усиленные рукоплескания.).

Я требую, — продолжал Верньо, обращаясь к Собранию, — чтобы вы объявили отечество находящимся в опасности! Дворец короля французов вдруг превратился в укрепленный замок. Но где же враги? Против кого собираются эти пушки и штыки? Друзья конституции были отвергнуты министерством. Бразды правления остаются на произвол судьбы, и это в такую минуту, когда для поддержки их нужно столько силы, столько и патриотизма. Повсюду сеются раздоры. Фанатизм торжествует. Сообщничество правительства усиливает смелость иностранных держав, которые выдвигают против нас армии и готовят для нас оковы. Законодательное собрание противопоставляет этим заговорам декреты — суровые, но необходимые, — рука короля их разрывает. Призовите, уже пришло время, призовите всех французов на спасение отечества! Покажите им пропасть во всей ее неизмеримости! Лишь посредством необычайного усилия могут они перешагнуть ее. Подражайте спартанцам при Фермопилах или почтенным римским старцам-сенаторам, ожидавшим у порога своих дверей смерти, которую кровожадные победители принесли их отечеству. Нет, вам нет надобности давать обеты, чтобы из вашего праха родился мститель. В тот день, когда ваша кровь обагрит землю, тирания, ее гордость, ее дворцы, ее защитники — все это исчезнет навсегда перед могуществом нации и гневом народа».

Эта речь, в которой все опасности и бедствия оказались свалены на одного короля, отозвалась по всей Франции подобно звуку набата. Задуманная у госпожи Ролан, обсужденная в клубе якобинцев, разосланная по всем популярным обществам в королевстве, она в целой нации возбудила враждебные чувства против двора. Нация, которая обратила к своему королю подобные подозрения и угрозы, не могла более ни повиноваться ему, ни уважать его.

Бриссо и Кондорсе — один в своей речи, другой в проекте послания королю — развили с меньшим блеском, но с большей ненавистью те же самые соображения.