История жирондистов Том I

Утром послышался гул пушки. При этом звуке госпожа Дантон лишилась чувств. Женщины пришли в смятение, кричали, что всему виной Камилл Демулен со своими идеями. На улице раздавались плач, крики, стоны. Казалось, весь Париж залит кровью. Камилл Демулен вбежал в дом и сказал Люсиль, что первой скатилась, как он видел, голова Сюло. Сюло был таким же писателем, как Камилл; преступлением его стали образ мыслей и талант. Это предзнаменование заставило Люсиль побледнеть и заплакать.

В те же часы, на небольшом расстоянии от дома Дантона, те же звуки набата отдавались ужасом в ушах других женщин, которые молились и плакали об опасностях, угрожавших их мужьям, братьям, детям.

Королева и принцесса Елизавета слушали с высоты балкона Тюильри то возрастающий, то затихающий гул парижских улиц. В полночь колокола начали подавать сигнал к сбору народа. Швейцарцы, охранявшие дворец, выстроились в боевом порядке. Но лазутчики донесли, что люди собираются с трудом. Королева и принцесса отправились отдохнуть в кабинет, окна которого выходили во двор. Король удалился в свою комнату с духовником, аббатом Эбером, чтобы очистить душу и приготовиться пожертвовать жизнью. Принцесса Елизавета, прежде чем лечь, сняла с груди сердоликовую застежку, на которой, по ее желанию, выгравировали слова: «Забвение обид, прощение оскорблений». «Я очень боюсь, — сказала она, меланхолически улыбаясь, — как бы этот афоризм не оказался истиной только для нас». Королева велела сесть к своим ногам самой любимой из своих придворных дам. Они разговаривали вполголоса об ужасе своего положения и выражали опасения за жизнь короля. Каждую минуту одна из них вставала, приближалась к окну, смотрела, прислушивалась к уличному движению, к глухому шуму, к внушающему ужас молчанию города.

Вдруг в одном из дворов Тюильри раздался ружейный выстрел. Испуганные женщины вскочили и вошли к королю, чтобы не покидать его более, но это оказалась ложная тревога. Короткая ночь еще отделяла королевскую семью от богатого событиями дня; этот вечер и эта ночь использовались для военных приготовлений, чтобы суметь отразить приступ, которого ожидали назавтра.

Неизбежность нападения была очевидна для всех. Петион с некоторого времени часто отправлялся во дворец для совещаний с министрами и с самим королем о средствах защиты дворца и конституции.

Маркиз де Мандат, один из трех дивизионных начальников, которые поочередно командовали национальной гвардией, принял на себя общее начальство над Тюильри. Это был дворянин из окрестностей Парижа, до революции капитан французской гвардии, а потом начальник батальона национальной гвардии при Лафайете, убеждения которого вполне разделял. Преданный конституции и королю, он хотел соединить свои обязанности перед обществом с долгом солдата, защищая в лице Людовика XVI саму идею.

Во вторник 9 августа генерал Мандат отдал приказание шестнадцати избранным батальонам национальной гвардии готовиться к походу. В шесть часов вечера все караулы во дворце были заняты. Уже два дня, как прибыл полк швейцарской гвардии числом в девятьсот солдат. Швейцарцами командовал Жан-Пьер Мальярдо. В одиннадцать часов они стояли под ружьем на аванпостах, на всех выходах.

Тридцать национальных гвардейцев расположились вместе со швейцарцами в королевском дворе, у подножия главной лестницы. Они получили от Мандата приказание отражать силу силой до конца. В Париже отсутствовали линейные войска. Генералы Виттенкоф и Буасье, командовавшие 17-м дивизионом, имели в своем распоряжении только конных и пеших жандармов. Пешие жандармы были отпущены в свои казармы, за исключением ста пятидесяти человек, поставленных в особняке Тулуза, для защиты, в случае надобности, королевской казны. Тридцать жандармов из парижского округа стояли внизу лестницы, во дворе Принцев. Шестьюстами конными жандармами командовали Рюльер и Вердье. В одиннадцать часов вечера эта кавалерия выстроилась в боевом порядке в Лувре, а небольшой эскадрон конных жандармов расположился в боевом порядке на площади Карусель. Четыре артиллерийских орудия поставили в Королевском дворе перед главной дверью, одно — во дворе Швейцарцев, одно — во дворе Принцев, одно — у павильона Марсан, два — на Подъемном мосту, одно — при выходе с Королевского моста и два — у дверей Манежа. Всего двенадцать пушек. Артиллеристами были волонтеры из национальной гвардии, гордые своим искусством и мало привычные к повиновению.

Шестнадцать батальонов национальной гвардии прибывали малыми отрядами. С трудом соединившись, они составили только две тысячи бойцов. Швейцарские офицеры братались с офицерами этих отрядов по мере того, как те подходили. Красные мундиры швейцарцев, сидевших или лежавших всюду — на площадке лестницы, на ступеньках, на перилах, — делали лестницу Принцев как будто залитой потоками крови.