История жирондистов Том I

Слова правосудия не находят отголоска в сердцах чудовищ, опьяненных кровью. Министр внутренних дел Ролан, скорбя о своем бессилии, писал тогда Сантерру, чтобы тот употребил силу для обеспечения безопасности тюрем; Сантерр только на третий день явился потребовать у Генерального совета Коммуны полномочий удержать злодеев, которые сделались уже опасными для всех. Сантерру с его отрядами, прибывшими уже после дела, стоило большого труда загнать обратно в логовища орды, раздразненные резней. Эти люди годились теперь только для убийства. Как только дела у них стало мало, они обратили свою ярость против себя самих. Некоторые, возвратившись к себе, изливали свой гнев в проклятиях против неблагодарности Коммуны, которая оценила их труды только по сорок су в день. Другие, мучимые угрызениями совести, день и ночь видели перед собой тех, кого зарезали. Их начали поражать припадки странной тоски, которая в несколько дней доводила их до могилы. Иные, наконец, заклейменные ужасом соседей и ненавистью близких, вынуждены были покинуть свой квартал, поступили в батальоны волонтеров или присоединились к шайкам убийц, которые отправились продолжать парижские неистовства в Орлеане, Лионе, Мо, Реймсе, Версале. В числе их оказались Шарло, Гризон, Амен, ткач Роди, Анрио, подмастерье мясника Аллегри и негр по имени Делорм, который один умертвил более двухсот узников в течение трех дней и трех ночей. Этот убийца был арестован два года спустя, в дни месяца прериаля, когда нес на конце пики голову депутата Феро, и погиб смертью, которую сам столько раз приносил. Нужно сказать, что сентябрьских сообщников, бежавших к армиям, в батальоны волонтеров, немедленно там обнаруживали товарищи по службе, и батальоны прогоняли их с омерзением. Солдаты не могли жить рядом с убийцами.

Таковы были сентябрьские дни. Только кладбище Кламар и катакомбы заставы Сен-Жак могли назвать число жертв. Одни исчисляли его в десять тысяч человек, другие сводили к двум или трем тысячам. Но преступление заключается не в числе, а в самом факте убийств. Варварская теория хотела их оправдать. Теории, возмущающие совесть, суть не что иное, как парадоксы ума, которые заставляют служить обману сердца. Люди хотят возвыситься, ставя себя в так называемых государственных расчетах выше понятий нравственности. Считают себя стоящими выше человека. Это ошибка: тогда-то именно и опускаются они ниже его. Все, что отнимает у человека его совесть, отнимает у него и часть истинного величия. Оспаривать преступность сентябрьских дней — значит отрицать несомненность истинных чувств в человечестве. Убивать позволено правительству не более, чем частному лицу. Массовость жертв не изменяет характера убийства. Если капля крови оскверняет руки простого убийцы, то потоки крови не делают невинными Дантонов!

XXVI

Убийство герцога Ларошфуко в Жизоре — Убийства в Орлеане, Лионе, Мо, Реймсе, Версале — Дантон принимает на себя ответственность за сентябрьские дни

Совет Парижской коммуны хвастался своим преступлением: он осмелился составить обращение к департаментам, делая сентябрьские убийства примером для подражания. Похвальба преступлением — нечто большее, чем само преступление; хвалиться — значит хладнокровно разделять ответственность за преступление, не имея оправдания страстью, которая его объясняет.

Ларошфуко, наиболее популярный из аристократов после Лафайета, в качестве президента парижского департамента 20 июня требовал отрешения Петиона. Это послужило приговором ему самому. Удалившись после 10 августа на купанья в Форж со своею матерью, герцогиней д’Энвиль, и молодой женой, он получил там от Коммуны извещение о своем аресте, принесенное одним из проконсулов ратуши. Комиссар, сам устрашенный своим поручением, советовал герцогу бежать в Англию. Ларошфуко отказался и вернулся в Париж с семьей и комиссаром коммуны. Батальон национальной гвардии из Финистера и отряд парижских убийц ожидали герцога в Жизоре. Они требовали его головы. Мэр и национальная гвардия города напрасно употребляли все усилия для его спасения. Замешательство между экипажами затруднило проезд в ворота. В ту же минуту парижский «патриот», подняв с мостовой булыжник, бросил его в голову герцога. Ни одно преступление не отняло у революции больше популярности. Революция предстала отцеубийцей. Великий оратор Борк и его друзья в английском парламенте заменили свое поклонение революции громкими проклятиями.