Историки Рима

Труд Аммиана написан на латинском языке (что и дает, в первую очередь, основание относить его автора к римским историкам и писателям). Возможно, что и в области языка (или стиля) Аммиан считал себя последователем Тацита и пытался ему подражать: изложение его патетично, красочно, даже витиевато; оно полно риторических прикрас в духе усложненного и напыщенного — так называемого «азианского» — красноречия. Если в настоящее время такая манера изложения представляется искусственной, ненатуральной, а язык Аммиана, по выражению некоторых современных исследователей, «истинное мучение для читателя», то не следует забывать, что в IV в. н. э. торжествовала именно азианская школа красноречия и были еще вполне живы взгляды, согласно которым декларировалось определенное родство приемов исторического повествования, с одной стороны, и ораторского искусства — с другой.

Аммиан Марцеллин — римский писатель и историк не только потому, что он писал на латинском языке. Он — подлинный патриот Рима, поклонник и почитатель его мощи, его величия. Как военный, он прославляет успехи римского оружия, — как историк и мыслитель, он преклоняется перед «вечным» городом. Что касается политических симпатий, то Аммиан — безусловный сторонник империи, но это только естественно: в его время о восстановлении республиканского строя уже никто и не помышлял.

Историк Аммиан Марцеллин вполне закономерно (и, вместе с тем, — вполне достойно!) завершает собой круг наиболее выдающихся представителей римской историографии. В какой-то мере он, как и избранный им образец, то есть Тацит (см., например, «Анналы»), по общему плану изложения исторического материала возвращается чуть ли не к древним анналистам. Жанр историко-монографический или историко-биографический не был им воспринят, он предпочитает держаться погодного хронологического изложения событий.

Вообще в облике Аммиана Марцеллина как последнего римского историка скрещиваются многие характерные черты римской историографии как таковой, проступают приемы и установки, типичные для большинства римских историков. Это прежде всего римско-патриотическая установка, которая почти парадоксально завершает свое развитие в историческом труде, написанном греком по происхождению. Затем, это вера не столько в богов, что выглядело в IV в. н. э. уже несколько «старомодным» (кстати сказать, Аммиана отличают черты веротерпимости даже по отношению к христианам!), сколько вера в судьбу, фортуну, сочетающаяся, правда, с не меньшей верой (что тоже типично!) во всякие чудесные знамения и предсказания.

И, наконец, Аммиан Марцеллин, подобно всем остальным римским историкам, принадлежал к тому направлению, которое было охарактеризовано нами выше как художественно-дидактическое. В качестве представителя именно этого направления он стремился в своей работе историка воплотить два основных принципа, сформулированных еще Саллюстием и Тацитом: беспристрастность (объективность) и вместе с тем красочность изложения.

Что касается объективного изложения событий, то Аммиан не раз в своем труде подчеркивал этот принцип, и, действительно, следует признать, что даже в характеристиках исторических деятелей и, в частности, своего любимого героя, перед которым он преклонялся, императора Юлиана, Аммиан добросовестно перечислял как все положительные, так и отрицательные черты. Интересно отметить, что намеренное умолчание о том или ином важном событии историк считал недопустимым обманом читателя, не меньшим, чем беспочвенный вымысел (29, 1, 15). Красочность же изложения, с его точки зрения, определялась отбором фактов (Аммиан не раз подчеркивал необходимость отбирать именно важные события) и, конечно, теми риторическими приемами и «ухищрениями», которые он столь щедро применял в своем труде.

Таков облик последнего римского историка, который был одновременно последним представителем античной историографии вообще. Ибо возникшая уже в его время и параллельно развивавшаяся христианская историография если и отталкивалась по своим внешним приемам от античных образцов, то по своему внутреннему, идейному содержанию была ей не только чужда, но, как правило, и глубоко враждебна.

С. Утченко

ГАЙ САЛЛЮСТИЙ КРИСП

ЗАГОВОР КАТИЛИНЫ[2]

I. Если человек желает отличиться меж остальными созданиями, ему должно приложить все усилия к тому, чтобы не провести жизнь неприметно, словно скот, который по природе своей клонит голову к земле и заботится лишь о брюхе. Все наше существо разделяется на дух и тело. Дух обычно правит, тело служит и повинуется. Духом мы владеем наравне с богами, телом — наравне со зверем. И потому мне представляется более правильным искать славы силою разума, а не голою силой, и, поскольку жизнь, которую мы вкушаем, коротка, память о себе надо оставить как можно более долгую. Ведь слава, приносимая богатством или красотою, быстролетна и непрочна, а доблесть — достояние высокое и вечное.