Историки Рима

19. Утомлять себя он не любил: недаром он избегал ходить по городу пешком, а в походах и поездках редко ехал на коне, и чаще в носилках. С тяжелым оружием он вовсе не имел дела, зато стрельбу из лука[702] очень любил. Многие видели не раз, как в своем Альбанском поместье он поражал из лука по сотне зверей разной породы, причем некоторым нарочно метил в голову так, чтобы две стрелы, вонзившись, торчали, как рога. А иногда он приказывал мальчику стать поодаль и подставить вместо цели правую ладонь, раздвинув пальцы, и стрелы его летели так метко, что пролетали между пальцами, не задев.

20. Благородными искусствами он в начале правления пренебрегал. Правда, когда при пожаре погибли библиотеки,[703] он не жалел денег на их восстановление, собирал списки книг отовсюду и посылал в Александрию людей для переписки и сверки. Однако ни знакомства с историей или поэзией, ни простой заботы о хорошем слоге он не обнаруживал никогда: кроме записок и указов Тиберия Цезаря, не читал он ничего, а послания, речи и эдикты составлял с чужой помощью. Однако речь его не лишена была изящества, и некоторые его замечания даже запомнились. Так, он говорил: «Я хотел бы стать таким красивым, каким Меций сам себе кажется!» Чью-то голову, где росли вперемежку волосы седые и рыжие, он назвал: снег с медом.

21. Правителям, говорил он, живется хуже всего: когда они обнаруживают заговоры, им не верят, покуда их не убьют.

На досуге он всегда забавлялся игрою в кости, даже в будни и по утрам. Купался он среди дня, и за дневным завтраком наедался так, что за обедом ничего не брал в рот, кроме матианского яблока[704] и вина из бутылочки. Пиры он устраивал частые и богатые, но недолгие: кончал он их всегда засветло и не затягивал попойками. Вместо этого он потом до отхода ко сну прогуливался в одиночестве.

22. Сладострастием он отличался безмерным. Свои ежедневные соития называл он «постельной борьбой», словно это было упражнение; говорили, будто он сам выщипывает волосы у своих наложниц и возится с самыми непотребными проститутками. Когда Тит предлагал ему в жены свою дочь, еще девушкою, он упорно отказывался, ссылаясь на свой брак с Домицией, но когда вскоре ее выдали за другого, он первый обольстил ее, еще при жизни Тита; а потом, после кончины ее отца и мужа, он любил ее пылко и не таясь и даже стал виновником ее смерти, заставив вытравить плод, который она от него понесла.

23. К умерщвлению его народ остался равнодушным, но войско негодовало: солдаты пытались тотчас провозгласить его божественным и готовы были мстить за него, но у них не нашлось предводителей; отомстили они немного спустя, решительно потребовав на расправу виновников убийства. Сенаторы, напротив, были в таком ликовании, что наперебой сбежались в курию, безудержно поносили убитого самыми оскорбительными и злобными возгласами, велели втащить лестницы и сорвать у себя на глазах императорские щиты и изображения, чтобы разбить их оземь, и даже постановили стереть надписи с его именем и уничтожить всякую память о нем.

За несколько месяцев до его гибели ворон на Капитолии выговорил: «Все будет хорошо!» — и нашлись люди, которые истолковали это знаменье так:

«Будет ужо хорошо!» — прокаркал с Тарпейской вершиныВорон, — не мог он сказать: «Вам и сейчас хорошо».

Говорят, и сам Домициан видел во сне, будто на спине у него вырос золотой горб, и не сомневался, что это обещает государству после его смерти счастье и благополучие. Так оно вскоре и оказалось, благодаря умеренности и справедливости последующих правителей.

АММИАН МАРЦЕЛЛИН

ДЕЯНИЯ[705]

ИЗ КНИГИ XVII

[Сарматская война императора Констанция]

12. К Августу,[706] спокойно зимовавшему у Сирмия,[707] одно за другим стали поступать достоверные известия о том, что на Паннонию и Нижнюю Мезию совершают набеги разрозненные отряды сарматов и квадов;[708] соседство, схожие нравы и одинаковое оружие делали их союзниками.

Сарматы и квады хороши скорее в разбойничьих набегах, чем в правильных сражениях; у них очень длинные копья и панцири из гладко обточенных роговых пластинок, нашитых на льняные рубахи наподобие перьев. Большую часть своих коней они холостят, чтобы те не рвались, возбужденные видом кобылиц, а укрытые в засаде не волновались и громким ржанием не выдавали всадников. Когда они преследуют врага или отступают, покрывая на своих быстрых и послушных конях большие расстояния, то ведут на привязи еще одну, а то и две лошади, чтобы животные, отдыхая по очереди, восстанавливали силы.